Свадебный бунт

Пять дочерей, уцелевших у богатой Сковородихи от полуторы дюжины, были все, кроме одной самой последней, очень нехороши собой. Все они были болезненные, хилые, да к тому же от тоскливого ожиданья выйти замуж за кого бы то ни было все глядели уныло, сонно, оживляясь только в минуты раздражения и досады, обозленные в чем-нибудь ведьмой Айканкой.

Девиц звали: Марья, Павла, Александра, Глафира и Дарья. Но Сковородиха звала всегда дочерей схожими уменьшительными именами: Машенька, Пашенька, Сашенька, Глашенька и Дашенька. Первой Машеньке было уже лет под тридцать, и она была самая умная, но и самая злая из всех, так как наиболее натерпелась и наиболее наждалась жениха. При этом у Машеньки вряд ли выпадала одна неделя, чтобы у нее не отдувалась щека и не болел зуб или глаз. И веки вечные ходила она подвязанная с опухолью на щеке от зубной боли или от ячменя. Изредка она решалась и выдергивала больной зуб у знахаря-армянина, лечившего всячески всю Астрахань. Но за то особенно досаждали ей эти проклятые ячмени. Только что один большущий ячмень, — багровый до черноты и вострый как гвоздь, — пройдет, как на другом глазу, а то и рядом на том же — другой полезет рости. И три четверти своей жизни проходила Машенька либо кривая с тряпкой на глазу, либо косорожая с тряпкой на щеке.

Зубы, женихи и ячмени, ячмени, женихи и зубы — за все время девичества были тремя заботами Машеньки, но уничтожить ячмени, предотвратить флюсы и приобрести мужа ей, как клад, не давалось.

Вторая дочь Сковородихи, Пашенька, была недурна лицом, чрезвычайно тихая, ангельски добрая сердцем, но за то горбатая почти с рожденья. Она менее всех сестер мечтала о замужестве, а между тем про нее-то чаще всего говорили молодцы при встрече на улице.

— Экая добрейшая и ласковая с лица. Обидно только, что изуродована мамкой.

У третьей — Сашеньки — была тоже хворость и диковинная. Сам знахарь-армянин, призванный однажды на совет, подивился… Сашенька была на вид здоровая девица, румяная, даже неособенно худа телом, но у нее постоянно раза два в году ломались кости. При всяком чересчур сильном движении и паче того при падении, у Сашеньки то рука, то нога хряснет, и пополам!.. Раз даже шея у нее попортилась, а голова, свернувшись, долго была на боку, и прозвище «Сашки-кривошейки» так за ней и осталось, хотя теперь голова и шея были снова на месте. Хворость эту тщательно в доме скрывали все, чтобы не порочить девицу.

Сашеньке, однако, было всего мудренее замуж выйти. Какого бы тихого, ласкового и скромного мужа ни послала ей судьба, а по неволе, все-таки, про него пошла бы тотчас худая слава, что он, видно, шибко жену бьет, коли все кости у нее ломаются.

Четвертая — Глашенька — была девица очень недурная, на одни глаза, и совсем не подходящая невеста для других. Глашенька была огромного роста, чуть не косая сажень в плечах, с здоровенными ногами и руками. Если у ее сестры Сашеньки легко ломались члены, то у нее ни ноги, ни руки, казалось, ломом бы не перешибить. Но и эту здоровенную девицу не миновала общая участь семьи Сковородиных. Она тоже страдала и подчас сильно от какой-то хворости, о которой все в доме уж совсем упорно молчали. Когда кто, случалось, заговаривал между собой о недуге Глашеньки, то она дралась и с сестрами, и с мамушками, и с домочадцами. А при ее дородстве и силе от ее колотушек бывало всякому накладно. Что собственно за хворость была у Глашеньки, сказать было бы очень трудно.

Злюка Айканка постоянно уговаривала свою барыню Авдостью Борисовну — никогда Глашеньку ни за кого замуж не выдавать, из опасения на счет собственной особы и собственной сохранности от зятя.

— Верно тебе сказываю, мать моя, — говорила семидесятилетняя Айканка пятидесятилетней Сковородихе, из уважения к ее состоянию величая ее матерью. — Не засватывай и не выдавай ты Глашеньку ни за кого. Какой бы честный человек ее за себя ни взял, он после венца придет к тебе и тебя за Глашеньку отдует. Всякое другое мужчина спустит жене, а эдакую причину не спустит. За обман и подложное бракосочетание к воеводе тебя потянет. А не то и того хуже — исколотит тебя до полусмерти: не надувай, мол, товаром.

Наконец, пятая и последняя дочь стрельчихи, Дашенька, которой было всего 15 лет, — была как отметный соболь в семье Сковородихи: умница и красавица, бойкая и вострая словами, глазами, ухватками.

— Вьюн-Дашка! — говорили про нее. Иногда просто звали: «наш вьюн!»