Носов влез на колокольню не для того, чтобы просто поглазеть, а чтобы убедиться в оплошности или в измене своих. Тревожная весть двинула его сюда. Он надеялся долго держаться в городе и держать голодных московцев пред голыми стенами. Там, за городом, в Ивановском монастыре, были все сараи с хлебом, зерном и всяким провиантом, который он не успел перевезти в город.
Носов приказал еще утром все сжечь, а ему доложили теперь, что монастырь и сараи не горят. Либо свои молодцы сплоховали, либо просто предали его боярину Шереметеву.
Носову, проглядевшему теперь на монастырь все глаза, почудилось даже вдруг, что он видит там шныряющих московцев.
Но вдруг Носов ахнул громко, побледнел еще более и закрыл лицо руками. Только сейчас, в это мгновенье он вспомнил свою страшную клятву пред иконой Неопалимой Купины, — клятву — ничего не жечь!..
— Вот и накажет Матерь Божия за клятвопреступление, — грозно погрозился он вслух сам себе.
При утренней заре все стихло и уже потухало, только толпы погорельцев бродили по пожарищу. Одни перебирались с пожитками за вал и в Каменный город, другие со злобы шли прямо в лагерь к царевым полкам с жалобой на обиду и разорение от бунтовщиков.
На рассвете воевода объехал стены и весь вал, всюду были расставлены стрельцы-охотники и всякий вооруженный люд из православных и инородцев. Повсюду глядели, блестя на солнце и высовываясь на дымящееся пожарище, жерла пушек…
Вскоре Носов узнал, что сам фельдмаршал с войсками находится около Ивановского монастыря, а один полк еще с ночи был послан им тушить начавшийся, пожар и овладеть всеми запасами. Как же узнал Шереметев про эти запасы?
— Нашелся и у нас Иуда предатель! — злобно воскликнул Носов.
Когда солнце поднималось над краем степи, несколько сотен стрельцов-охотников вышли из кремля, построились и лихо двинулись на Ивановский монастырь с пушками и знаменами… Воевода не хотел ждать московцев к валу, а захотел осадить в монастыре самого фельдмаршала царского…
Но чрез два часа самодельная рать уже бежала назад в разброде, спасаясь за вал и преследуемая московскими полками…
На одного бунтовщика было десять, пятнадцать солдат… Их встретили по валу дружными залпами из пушек, ружей и пищалей. Но, все-таки, устоять было нельзя… Астраханцы покинули земляной город и заперлись, отстреливаясь, в кремле. Московцы, овладев валом, начали бомбардировку и тотчас построились, чтобы идти на приступ Каменного города.
— К полудню все покончим и всех голыми руками перехватаем! — хвастались московские военачальники.
Но в решительную минуту нежданно прискакал офицер от фельдмаршала и приказал бросить вал и отступить из-под огня.
Шереметев, как узнали начальники, получил в монастыре известие от какого-то перебежчика, что не зачем еще людей тратить, так как на другой день сами бунтовщики явятся с повинной сдавать город.
— Не очень-то похоже на сдачу! — говорили московцы, нехотя очищая занятый вал и унося с собой десятка с два убитых и с полсотни раненых товарищей.
Известие было, однако, верное. Важный человек дал знать фельдмаршалу, что он все ладит и ручается, что на утро отворит городские ворота царским войскам.
Этот важный человек был один молодец, который уже с неделю действовал в кремле, среди начальствующих самозванных властей. Пока воевода Носов не унывал и деятельно распоряжался своим небольшим гарнизоном, хватаясь, как утопающий, за всякую соломинку, — этот молодец тоже не дремал… Он не распоряжался орудиями или полками, не показывался на валах и на стенах кремлевских, но ловко, втихомолку, делал другое дело, свое, с одной лишь дюжиной верных и преданных ему молодцев, таких же шустрых, как и он сам…
XLI
Наступила ночь с 12-го на 13-ое марта. Осажденные чутко следили за неприятелем. Но в лагере и в монастыре и по всей речонке Кутумовой было тихо… Московцы будто ушли или вымерли, или спят крепким сном, отдыхая от своего дальнего в тысячу верст похода.
Яков Носов со своими главными сподвижниками и советниками просидел весь вечер в воеводском доме, рассуждая в кругу, что делать.
Нашлись охотники покаяться и принести фельдмаршалу повинную.
— Иди — кому охота… Скатертью дорога!.. — отозвался Носов. — А я не товарищ…
Около полуночи совещавшиеся, человек с двенадцать, разошлись из воеводского дома, а затем Носов узнал, что до сотни людей, в том числе пятидесятники и десятники его войска, только что вышли из кремля и пошли в лагерь с повинной…
У ворот была ругня и свалка, их не хотели было выпускать, но они пробились и даже краснобайством своим о жестоком ожидаемом на утро бое с полками увлекли еще немало народу за собой.
Носов, стрелец Быков, донец Зиновьев и посадский Колос, сильно смущенные, оставшись одни, уже стали толковать о том, что надо на утро при наступлении врага — искать смерти…
— Лучше убитому быть, чем живьем к ним в руки попасть? — говорил Носов.
— Меня убьют, — решил Быков, — потому что я шибко крошить их буду.
— Если и возьмут живьем, — сказал Зиновьев, — то ведь судить беспременно повезут в Москву. А путь далекий. Сто разов в дороге можно уйти при многолюдстве.