Свадебный бунт

— Лучше, приятель, — отозвался Носов, — помереть этой лобной смертью, нежели той, какой царь помер. Я помру телом, а он уже помер душой. Мы тут присягу принимали постоять за правду и за христианскую веру. Дело это великое, божеское, и не мы одни в Астрахани стоим за него. Есть у меня грамоты со всей России. Вот вчера еще пришла грамота от красноярского воеводы и еще грамота от некоего столпа веры истинной, взывающего ко мне от всех сущих христиан. Нет, приятель, нас одолеть мудрено, хотя бы и московским войскам. Не я тут один, Яков Носов с товарищи. Не во мне дело и не во мне сила. Я что! Я червь! Да дело-то мое великое всероссийское и всехристианское. Уезжай себе с Богом обратно, коли не хочешь сам образумиться. Вы все пропащие люди, обольстила вас власть московская лаской своей лукавой, а там, смотри, и полатынит вас. Не мы, а вы пропали заживо и душой, и телом. Ну, да Бог тебе помощь. Уезжай отсюда. Видишь, тебе здесь делать нечего. Кроме митрополита да разных попов и монахов с сотней боярских и дворянских обывателей, никто за тебя здесь не станет. Поезжай, поклон наш вези царю. Управляйтесь вы там, как знаете, с вашими князьями, да боярами, обращайте всех в немецкую или магометову веру, делите всю землю православную на сколько хотите частей. Ваше дело! А там весной увидимся. На весну и мы к вам с Божьей помощью будем. Вот тебе мое последнее слово.

Кисельников слушал длинную речь Носова с терпением и сожалением, но под конец не выдержал, вспылил снова и крикнул:

— Кто вы? куда будете?

— Кто такие мы, увидишь тогда. Много нас будет. Воеводы из разных городов прикаспицких, приазовских, приволжских и других. А с нами войска наши верные. И придем мы к вам на Москву, чтобы вы, христопродавцы и от веры безбожные отступники, ответ перед нами держали во всех своих винах.

Носов взволновался, замолчал и, махнув рукой, отвернулся.

Кисельников тоже замолчал. Ему показалось, что между ним и самозванным воеводой разверзлась какая-то пропасть. Не только столковаться, но и понять друг друга они не могут. Носов показался Кисельникову совсем безумным, вот из тех, что на цепь сажают.

Через несколько дней Кисельников, ничего не сделавши и не устроивши, обойдясь только одним молебном в соборе да присягой нескольких лиц на верность государю, выехал в столицу с пустыми руками.

XXXIX

Наступил февраль месяц… Новый воевода продолжал переписываться с другими самозванными воеводами других посадов и городов. В половине февраля приехал гонец от черноярских стрельцов с просьбой о помощи, так как на них уже идет войско под предводительством князя Хованского.

Носов, конечно, должен был отказать в этой помощи. У него у самого было не более тысячи человек самодельной рати, на которую он мог положиться. Не бросать же город и идти помогать черноярцам. Вместе с тем Носов был угрюм и сумрачен.

Если на Черный Яр уже идет войско, то на Астрахань тоже надо ждать.

Воевода собрал совет из своих ближайших помощников. Сошлись все те же Зиновьев, Быков, Колос и другие. Только Лучки Партанова не оказалось на лицо. И тут в первый раз один из коноводов горячо стал усовещевать бросить бунт, загодя покаяться в своих винах и просить прощенья, чтобы не погибнуть. Это был Колос.

Носов был изумлен и смущен речами давнего друга Колоса. Он считал его умным, хотя и не умнее себя, но дальновиднее и хитрее.

— Ты, знать, почуял что? — сказал он. — Вести имеешь или нюхом чуешь? Говори.

— Нюхом чую, Яков Матвеев. Да и вести имею, — отозвался Колос.

— Какие?

— Что мне тебя зря пугать. Сам скоро узнаешь. Может, враки. Может, кто слух пустил по городу, вот так же, как мы надысь пускали про учуги да про обоз с немцами. Обожди мало, сам узнаешь.

И Колос ни за что не захотел сказать, какие причины побудили его изменить свой образ мыслей. Между тем причины были как личные, так и более важные.

Те же причины подействовали и на другого отсутствовавшего коновода всего бунт.

Лучка Партанов был деятельным сподвижником Носова только до половины зимы. Повидавшись и побеседовав с приезжавшим Кисельниковым, Лучка будто переменился, стал реже бывать в воеводском правлении и стал отклоняться от поручений Носова. Наконец, вскоре после отъезда Кисельникова, Партанов взял жену и выехал в гости к своему приятелю, который еще со дня своей свадьбы бросил Астрахань и ни единого разу с тех пор не наведался.

Барчуков с женой жил с тех пор на хуторе Кичибурского Яра. За это время много воды утекло в мирной жизни хутора. Ватажник Клим Егорович Ананьев приказал долго жить еще в конце октября месяца. Барчуков стал полным хозяином всех учугов и всего имущества и был уже сам в числе ватажников астраханских. Нетерпение часто брало молодого ватажника побывать в городе и в доме, но он дал себе слово обождать и даже ноги не поставить туда, пока не заведутся настоящие государевы порядки.