Свадебный бунт

Через десять дней по приезде Кисельникова, в кремле в соборе и в доме митрополита собралось немало всяких граждан, не мало и простого народа. В соборе был отслужен молебен о здравии государя, а затем митрополит стал приводить в присяге лиц, желающих заявить или о своей непринадлежности к бунту, или о своей «отсталости» и покаянии. Воевода Носов, его сподвижники и его войско из охотников, именовавшее себя стрелецким, не вступались ни во что и не мешали тому, что делали и творили митрополит с царским гонцом.

Когда же, наконец, Кисельников явился к Носову убеждать принести покаяние в своих винах и просить прощенья, убеждая, что царь положит гнев на милость, Носов отвечал только шутками да прибаутками.

— Ты нас брось, — окончательно ответил Носов Кисельникову. — Не тревожь. Дела у нас много, полон рот. Некогда из пустого в порожнее переливать. Вы с митрополитом да с Дашковым разводите себе турусы на колесах. Я вас не трону, потому что вы мне — плевать!

— Да ведь ты пропадешь! Ведь царь войско пришлет усмирять вас, — сказал Кисельников.

— Ладно, еще покуда пришлет, да еще покуда придут войска его. Да еще дойдут ли сюда?

— А как же это не дойти?

— Да ведь до нас надобно через многих других, через донских и гребенских казаков идти. Прежде их надо будет усмирять. Мы то уже последние будем. Покуда до нас дойдет черед, от войска-то царева не останется ничего.

— Как так?

— Да так. Просто… Которых казаки перебьют в битвах, а которые образумятся сами и, бросив своих полковников и старшин, к нам перейдут за святое дело стать…

— Царские-то войска? На бунтовщичью сторону станут? — изумился Кисельников. — Что ты, Грох, балясничаешь? Потехи ради болтаешь языком, или мороки ради? Так меня ведь тебе не обморочить.

Грох слегка пожал плечами и не отвечал. Лицо его было серьезно, но спокойно и ясно.

После минутной паузы, Кисельников заговорил уже иначе, и в голосе его сказывалось что-то другое: смесь любопытства с крайним изумлением. Посадский «законник», как человек пожилой, бывалый и не глупый, был несказанно поражен этим спокойствием и этой самоуверенностью, которые увидел в самозванном воеводе. Всякий бунтарь, по мнению Кисельникова, должен был бы швыряться, грабить, смертоубийствовать и вообще всякую горячку пороть. А Грох что делает? Сидит воеводой и страной Астраханской правит. Никого не грабит, всем суд равенный чинит. Кисельникову это показалось вдруг как-то еще обиднее, еще более озлобило в нем его любовь к законности и уважение к властям.

— Ну, ин будь по-твоему! Ладно, — выговорил вдруг Кисельников, — порешим мы на словах, что все царское войско сгибло в пути, что казаки, аль калмыки да нагаи все войско расшибли и в Волге аль в Доне потопили. Все это, Грох, на приклад, по твоему прошенью да по щучьему веленью, потрафилось. Что ж тогда будет? После?

— Когда? Как войска-то разбегутся? Ничего. Чему же быть…

— У вас-то что здесь будет? Будешь ты сидеть воеводой и править всю жизнь?

— Вестимо. Весь край успокою. Гребенских и донцов, может, еще лет чрез пять припишу к Астрахани. Округу преувеличу. И впрямь царство Астраханское будет! — выговорил Носов с увлечением, и глаза его блеснули ярче.

— А сам будешь царем? — рассмеялся Кисельников.

— Не царем, а правителем…

— Без властей, без законов, без суда, без повытий, без дьяков…

— Все у нас есть такое… Давно.

— Да ведь все разбойное, самозванное, грабительское.

— Мы никого не грабим. У нас, сам видишь, как тихо и повадливо для всякого жителя.

— Так ты и будешь век править? — изумляясь, выговорил Кисельников.

— Вестимо!

— Да нешто это можно, чтобы земля стояла без царя, иль хоть без хана, без гирея или султана, — то есть без властей?

— Мы — власти! — убедительно вымолвил Грох.

— Кто вас поставил? — воскликнул посадский.

— Сами мы себя поставили.

— Стало быть, и венчаться у вас молодые пары будут сами, без священника! И указы будут писаться: «По его Носовскому величеству!..» вне себя уже от пыла и раздраженья кричал Кисельников.

— Будем писать: «По указу воеводы астраханского…» Да ты, умный человек, как полагаешь, первую-то власть кто на земле поставил, ну, после потопа, что ли… Царь, что ль, какой? Так их не было…

— Первую власть, от коей все происхожденье всех властей, Бог поставил, Грох. От благословенья Божьего и устава Господнего они пошли, а не от бунта…

— Нет, милый человек, это так сказывается, — усмехнулся Носов, — первая власть пошла от того, что один человек уродился сильнее, хитрее и удалее всех прочих. Вот он их под себя и подобрал, и понасел на всех.

Кисельников вытаращил глаза и долго глядел на Гроха, но ни слова не мог произнести. Ему казалось, что пред ним не тот посадский Носов, которого он прежде знал, а совсем иной человек, будто бесом каким одержимый.

— Ослепление-то какое на себя напустил, — со вздохом проговорил наконец Кисельников. — Возмыслил себя чуть не равным царю русскому, потому что удалось перебраться из своего дома в воеводский дом. Благо некому его наладить в шею отсюда, — у него ум за разум зашел. Ведь ты погубишь себя, Грох, помрешь лобной смертью.