Свадебный бунт

Барчуковъ тоже удивился. Ему показалось страннымъ, что извѣстный въ городѣ посадскій человѣкъ Носовъ, такой важный, сумрачный на видъ, такой законникъ, и вдругъ способенъ укрывать у себя бѣглыхъ изъ ямы людей.

— Ну, не судьба, — выговорилъ разбойникъ. — Ступайте, братцы, я останусь.

— Что такъ? — отозвались товарищи.

— Не могу я къ Гроху итти, онъ мнѣ на это запретъ положилъ. Я ему божбу далъ, что никогда черезъ его околицу не переступлю, не перелѣзу ни днемъ, ни ночью, ни за добрымъ, ни за злымъ дѣломъ. Ступайте, а я тутъ какъ-нибудь проваляюсь до ночи, а тамъ темнотой и хвачу изъ огорода. Только вотъ если бы кто-нибудь изъ васъ, ради Христа, Сына Божія, прислалъ мнѣ сюда съ какимъ-нибудь ребеночкомъ краюшку хлѣба, а то отощалъ сильно. Мнѣ вѣдь верстовъ пятьдесятъ итти безъ передышки.

— Пришлю, выговорилъ Партановъ. — А некого будетъ — самъ въ вечеру, какъ стемнѣетъ, принесу и хлѣба, и воды.

Трое бѣглыхъ двинулись огородами и пустыремъ, а разбойникъ остался и снова залегъ между двухъ высокихъ грядъ.

Бѣглые вошли въ дворъ дома Носова съ задняго хода, черезъ пустырь, и прошли прямо въ клѣть, гдѣ было заперто нѣсколько барановъ. Не прошло и полу-часу, какъ къ нимъ медленной, степенной походкой пришелъ самъ хозяинъ Грохъ. Пристальнымъ и проницательнымъ взглядомъ оглядѣлъ онъ обоихъ товарищей разстриги и, казалось, въ одно мгновеніе узналъ, съ кѣмъ имѣетъ дѣло. Онъ какъ будто прочелъ у каждаго насквозь все, что у него было на душѣ.

— Я тебя видѣлъ, — проговорилъ онъ тихо, обращаясь къ Партанову.

— Какъ не видать, и я тебя знаю, хозяинъ. Тысячу разовъ въ Астрахани встрѣчались.

— Э, я помню, — аманатъ.

Партановъ слегка вспыхнулъ. Онъ не любилъ, когда ему напоминали это.

— Да, былъ, да уже давно сплылъ и пересталъ быть, — проговорилъ онъ угрюмо.

— Ну, что же, оставайтесь у меня денька два, а тамъ видно будетъ, что вамъ дѣлать.

— Да мы, хозяинъ, знаемъ, что намъ дѣлать, — сказалъ Барчуковъ и тутъ же просто и искренно разсказалъ Носову все, что ему было приказано Копыловымъ.

Носовъ, выслушавъ, усмѣхнулся, что бывало съ нимъ чуть ли не разъ въ мѣсяцъ, и улыбка его, будто отъ непривычки губъ, была какая-то особенная, злая. На этотъ разъ Грохъ дѣйствительно злобно усмѣхнулся.

— Сотни людей загубляютъ пыткой, — думалось ему:- тысячи людей погибаютъ у нихъ въ ямѣ отъ сидѣнья, безвинно, зря, а захотятъ, тоже зря выпускаютъ, кого вздумается, сами побѣгъ устраиваютъ. Правители!

И онъ прибавилъ уже вслухъ:

— Да, правители!

Разспросивъ бѣглецовъ подробнѣе, кто они и что намѣрены дѣлать послѣ полнаго освобожденія, то есть прощенія воеводы, Носовъ узналъ, что четвертый бѣглецъ не вошелъ къ нему, и что это разбойникъ Шелудякъ. Грохъ поникнулъ головой, задумался, даже засопѣлъ, а черезъ мгновеніе вздохнулъ глубоко и проговорилъ вслухъ, но какъ бы самъ себѣ:

— Да, душегубъ, Каинъ, дьяволово навожденіе на землѣ, а, гляди, въ иныхъ дѣлахъ прямодушнѣе и достойнѣе самихъ нашихъ правителей. Вотъ что, молодецъ, — обратился Грохъ къ Партанову: — ты вызывался сбѣгать снести ему хлѣба и воды. Скажи ему, что я съ него клятву сымаю, пускай идетъ. Что за дѣло было между нами, какой переплетъ былъ, то, скажи, Грохъ запамятовалъ и его нынѣ хоть недѣлю цѣлую укрывать будетъ. Когда самъ Господь Іисусъ Христосъ на крестѣ разбойника простилъ, такъ я уже, грѣшный человѣкъ, истомленный тоже будто на крестѣ, гдѣ мнѣ сердце распинаютъ, могу тоже разбойника лютаго простить и къ себѣ въ домъ взять.

Голосъ Гроха при этихъ словахъ звучалъ такъ диковинно, что трое бѣглецовъ поняли, какая въ груди хозяина буря поднялась. Будто вспомнилъ онъ что-то и злоба заклокотала въ немъ.

Въ этотъ же вечеръ четверо бѣжавшихъ каторжниковъ сидѣли въ небольшой горницѣ въ подвальномъ этажѣ дома Носова. Они уже сыто поѣли. Разстрига давно дремалъ и клевалъ носомъ, но за то другіе трое вели тихую бесѣду осторожно и вполголоса съ самимъ хозяиномъ, сидѣвшимъ передъ ними. Грохъ вышелъ изъ дому, объявивъ домочадцамъ, что идетъ въ гости, а самъ, обойдя пустырь, проникъ въ подвалъ къ своимъ гостямъ, изъ которыхъ понравились ему особенно двое… Многіе знакомцы и друзья Гроха въ городѣ, знавшіе его, какъ угрюмаго и молчаливаго человѣка, подивились бы, какъ словоохотливо и красно толковалъ теперь Грохъ Партанову о томъ, что порядки на Руси таковы, при коихъ доброму человѣку житья нѣтъ, а ложись да умирай.

Часа три пробесѣдовали новые знакомые и разстались чуть не друзьями.

— Славныхъ два молодца попались мнѣ,- думалъ Грохъ, уходя отъ гостей и пробираясь тѣмъ же пустыремъ. — Если мнѣ начать счетъ сводить, то изъ всѣхъ двухъ сотенъ, что я подобралъ, эти будутъ изъ лучшихъ. Да, ребята хорошіе. — И, подумавъ, Носовъ прибавилъ:

— А домъ-то, все-таки, продаешь, изъ гнѣзда бѣжишь, потому что, все-таки, подѣлать ничего не можешь.

Грохъ вздохнулъ, остановился и, поднявъ голову, сталъ глядѣть на звѣздное ночное небо.