Свадебный бунт

Глашенька была совсѣмъ недовольна. Да что же дѣлать! Мать не неволила ее выходить замужъ. Да время такое, что надо спѣшить. Лучка, будто на смѣхъ, ей, огромнаго роста дѣвицѣ, выискалъ жениха маленькаго, отъ земли не видать. Звали его Хохлачъ, и былъ онъ изъ богатой прежде посадской семьи, но обѣднѣвшей и не владѣвшей теперь ничѣмъ, кромѣ кузницы на концѣ Стрѣлецкой слободы. Несмотря на маленькій ростъ, Хохлачъ былъ дерзкій и шустрый парень, 25 лѣтъ отъ роду и страшный забіяка. Лучка Партановъ зналъ, видно, что дѣлалъ, когда подбиралъ такую парочку: Хохлача и Глафиру. Онъ задоръ молодецъ, да малъ, а жена-то — гора горой около него. Коли полѣзетъ браниться и драться съ женой, то одолѣетъ ее такъ же, какъ одна шавка, сказываютъ, колокольню бралась одолѣть, трезвонъ перелаять.

Наконецъ, младшая, Дашенька, красавица собой первая въ городѣ, стала еще красивѣе за эти дни сборовъ подъ вѣнецъ. Дѣвушка выходила за того единственнаго человѣка, который когда-то своей красивой фигурой бросился ей въ глаза и надолго застрялъ въ сердцѣ.

Вдобавокъ Лучка Партановъ увѣрялъ невѣсту, что его права на званіе князя Такіева — не хуже правъ Затыла Иваныча. Все дѣло въ деньгахъ да дьякахъ и подьячихъ. Затылъ просто татаринъ, жившій въ городѣ, а онъ аманатъ киргизскаго хана. И всѣмъ это было извѣстно въ Астрахани, да позабыли.

Въ десять часовъ утра большущій поѣздъ выѣхалъ изъ воротъ дома стрѣлецкой вдовы, и много народу побѣжало.

— Сковородихины дочери! Эвона! всѣмъ пятерымъ нашла суженыхъ. Что значитъ арбузы да дыни!.. говорили кругомъ. — Вотъ гдѣ нынѣ пированье-то будетъ. Пять паръ! Шутка тебѣ!

У ватажника Клима Егорыча Ананьева, — хоть и было много свадебъ въ городѣ и много всякому приглашеній, — однако, поѣздъ строился на дворѣ и на улицѣ съ боярскимъ хвостомъ. Всякій посадскій, купецъ или человѣкъ родовитый, не говоря уже о своемъ братѣ, ватажникахъ — всѣ предпочли быть въ поѣздѣ или на дому у богатаго Ананьева.

Туча народу стояла кругомъ дома и двора, но это былъ все народъ, подвластный Ананьеву и еще недавно повиновавшійся безпрекословно жениху дочери его. Все это были рабочіе и батраки съ учуговъ и рыбнаго промысла. Всѣмъ приказано было еще за ночь бросить работу и бѣжать… быть на-лицо на свадьбѣ единственной дочери и наслѣдницы Варвары Климовны, будущей ихъ хозяйки и повелительницы.

Звалъ ватажникъ въ гости въ церковь и на пиръ самого воеводу, но Ржевскій не собрался, находя, что въ этой спѣшной свадьбѣ, якобы отъ ожидаемаго обоза съ нѣмцами, «есть малое противодѣйствіе указу царскому, хоть и не истинному, а вымышленному», а все-таки, противодѣйствіе… Все-таки, ему, воеводѣ, быть на такой свадьбѣ какъ будто и не приличествуетъ.

Разумѣется, въ приходской церкви ватажника попъ ждалъ поѣздъ Клима Егорыча и не соглашался вѣнчать никого прежде Варвары Климовны.

Не мало было толковъ и о женихѣ.

Былъ у ватажника батракъ Провъ Куликовъ, потомъ живо вышелъ въ приказчики, а тамъ и въ главные управители всей ватаги и всѣхъ учуговъ…. А тамъ пропалъ безъ вѣсти. Сказывали, посватался, и Ананьевъ его турнулъ изъ дому. А такъ дочь бѣгала и топилась отъ неохоты итти за князя Затыда… А тамъ проявился ужъ московскій стрѣлецкій сынъ Степанъ Барчуковъ… А тамъ вдругъ угодилъ въ яму… А вотъ его теперь и свадьба! Разумѣется, все это такъ — опять-таки благодаря нѣмцамъ.

Варюшка была настолько внѣ себя… такъ кидалась цѣловаться то и дѣло къ отцу, такъ плакала отъ избытка счастья и восторга, что надо было быть совсѣмъ каменному, чтобы не радоваться ея радости. А Климъ Егорычъ былъ упрямый, но добрый человѣкъ. Да вѣдь и дочь-то одна вѣдь! Все ея будетъ.

— Чуть не утопла! — разсуждалъ Ананьевъ. — Да и Затылъ — подлецъ и мошенникъ: за двухъ дѣвокъ заразъ сватался, мою оклеветалъ, а на другой женится самъ. Да и Степанъ парень порядливый и смышленый.

Барчуковъ, ожидавшій поѣздъ съ невѣстой въ церкви, трясся какъ въ лихорадкѣ.

— Только повѣнчаться! — думалъ онъ. — А пойду я, вишь, буянить? Полѣзу на смертоубійство… Душа-то у меня не на прокатъ взятая, а своя…

Наканунѣ воевода, встрѣтившись у Пожарскаго въ гостяхъ съ Дашковымъ, вмѣстѣ съ хозяиномъ толковали о глупствѣ, готовящемся къ утру. Дашковъ посовѣтывалъ воеводѣ принять нѣкоторыя мѣры. Запретить вѣнчаться, конечно, нельзя было, но Дашковъ совѣтывалъ воеводѣ приглядывать за свадебными пированіями. Если, какъ говорили, можетъ набраться до сотни свадебъ и столько же пировъ, кто можетъ предвидѣть, какъ съ ночи человѣкъ тысячи двѣ или три пировавшихъ начнутъ шумѣть подъ хмѣлькомъ.

Въ это утро воевода собирался самъ поѣхать въ городъ, чтобы усовѣщевать обывателей, но кончилъ тѣмъ, что не собрался и послалъ вмѣсто себя полковника Пожарскаго и нѣсколько человѣкъ офицеровъ.

Полковникъ и его помощники поѣхали въ городъ и подъѣзжали къ нѣкоторымъ церквамъ, гдѣ гудѣлъ народъ. Лѣзть въ давку имъ было, конечно, не охота, и они ограничились тѣмъ, что выкрикивали въ толпу съ коней:

— Полно, православные! Чего дурите! Отъ глупаго вранья переполошились! Бросьте!