Свадебный бунт

Изъ одной слободы по всѣмъ слободамъ, отъ одного кабака по всѣмъ остальнымъ и по всему городу, по всей до ризъ положенія пьяной толпѣ вѣсть о прибытіи обоза ударила какъ молнія. Вѣсть эта не обѣжала городъ, а какъ-то сразу повторилась и сказалась вездѣ, во всѣхъ закоулкахъ. Если во многихъ слободахъ и дворахъ на это извѣстіе отвѣчали только охами и вздохами и затѣмъ убирались спать, то въ Шипиловой слободѣ загудѣли раскаты грома.

— Не выдавай, ребята, помогите православные! — кричалъ самъ посадскій Носовъ, стоя на пустой бочкѣ среди толпы:- пойдемъ въ кремль, отобьемъ захваченныхъ молодухъ и отдуемъ здорово всѣхъ гостей обозныхъ!

— Да правда-ль то? Пришелъ-ли обозъ?.. — робко слышалось кой-гдѣ:- не враки ли все?..

— Нѣтъ, не враки… У самыхъ воротъ дома Носова воетъ дѣвка, прозвищемъ Тють… Она сейчасъ силкомъ ушла, вырвалась отъ нѣмцевъ…

— Вали, ребята, вали на сломъ! — отозвалась толпа.

— Какіе враки! Вотъ дѣвка Тють сама видѣла ихъ. Вали!..

И среди темноты густая, но небольшая толпа, сотни въ три, неудержимо лихо метнулась по направленію къ кремлю и Пречистенскимъ воротамъ. По дорогѣ толпа все увеличивалась и продолжала двигаться, выкрикивая:

— Вали! Помогите! Не выдавай! Молодухъ отнимаютъ! Нѣмцы здѣсь! Нѣмцевъ на расправу! Дѣвку Тютьку сейчасъ зарѣзали. Какую? Какую нѣмцы зарѣзали! Подавай Тютьку на расправу. Вали!

Въ самыхъ Пречистенскихъ воротахъ, очевидно, уже ожидали рьяныхъ и пьяныхъ гостей. Ворота были заперты, и нѣсколько солдатъ съ караульнымъ офицеромъ Варваци оберегали маленькую боковую дверку. Но хитрый грекъ тотчасъ смекнулъ, что тутъ смертью пахнетъ, и распорядился такъ ловко, что бравый офицеръ, которому выпала на долю эта роковая случайность, — первому выдержать натискъ бунтарей, — былъ молодой Палаузовъ. Онъ выступилъ впередъ и холодно, твердо пригрозилъ оружіемъ.

— Иди, проспись, ребята. Кто сунется, ляжетъ у меня тутъ до второго пришествія.

Во многихъ рядахъ толпы стали раздаваться голоса, совѣтовавшіе взять обходомъ и итти въ другія ворота.

— А то брось, братцы, доутрева!

— Теперь ночь. Нешто ночью повадливо… Заутро.

— А Тють… ребята, все враки! Я ее, подлую, знаю…

— Кого тутъ роба одолѣла! — крикнулъ голосъ Партанова:- заутро полгорода въ яму сядетъ за разбитые кабаки. Олухи!

— Вали, небось, налегай. Приперлись ужъ мучители, испужались!

— Ломай, напри! — крикнулъ вдругъ повелительно и грозно самъ Грохъ.

И, вѣроятно, кой-кто въ переднихъ рядахъ прибѣжалъ къ кремлю не съ пустыми руками. Зазвенѣли бердыши, застучали топоры, завязалась драка оружіемъ. Еслибы было свѣтло, то теперь въ самыхъ кремлевскихъ воротахъ засверкали бы и заблестѣли эти бердыши, топоры и ножи. Несчастный Палаузовъ и горсть караульныхъ солдатъ защищались упорно и отчаянно, но быстро и легко перебитые повалились всѣ по очереди на землю. Скоро трупы были уже передавлены и перетоптаны сѣрой волной, хлынувшей чрезъ нихъ и ворвавшейся въ кремль, по сорваннымъ и разбитымъ Пречистенскимъ воротамъ. Первая капля крови опьянила пуще цѣлыхъ ведеръ выпитаго вина.

— Подавай нѣмцевъ! — гремѣла уже остервенившаяся толпа, врываясь въ кремль.

Но впереди еще громче кричалъ голосъ уже совсѣмъ другое слово:

— Подавай воеводу! Подавай мучителей!

И задніе ряды повторяли съ тѣмъ же остервенѣніемъ:

— Подавай мучителя! Воеводова нѣмца давай! Кровопивцу Тютьку подавай!

Когда Пречистенскія ворота были сорваны и не очень большая толпа ворвалась въ кремль, то сразу, мгновенно стала рости и быстро превратилась въ бушующее море. Всѣхъ, что прибѣжали ради любопытства поглазѣть и позѣвать, теперь нежданно негаданно взмыло и, подхвативъ, тоже понесло въ волнахъ сѣраго гудящаго моря людского. Изрѣдка еще выкрикивали отдѣльные голоса:

— Подавай нѣмцевъ!

Но все это море, казалось, забыло или не знало этого перваго возгласа. Коноводы искали и требовали.

— Воеводу! Воеводу!

— Мучителей всѣхъ! Гонителей вѣры истинной!

Домъ воеводскаго правленія былъ давно окруженъ. Сотни двѣ, но не пьяныхъ, а вполнѣ трезвыхъ людей, рвались черезъ сломанныя и разбитыя двери внутрь дома воеводы. Скоро всѣ горницы были обшарены, все переломано и перебито, нѣсколько стрѣльцовъ и одинъ калмыченокъ исколочены въ мертвую. Всей Астрахани извѣстный поддьякъ Копыловъ, связанный веревками по рукамъ, уже былъ вытащенъ на крыльцо подъ стражей двухъ стрѣльцовъ изъ своихъ.

Одинъ изъ бунтовщиковъ, стрѣлецъ Быковъ, кричалъ связанному, дрожащему и на смерть перепуганному Копылову.

— Что, братъ! На моей улицѣ праздникъ. Я у тебя теперь всѣ косточки перещупаю, всѣ жилки повытяну, всю кожу сниму.

Бѣгающій и шумящій людъ искалъ и уже злобно требовалъ Ржевскаго. Но трусливый и опасливый Тимоѳей Ивановичъ уже давно выбѣжалъ изъ дому и при первыхъ крикахъ въ Пречистенскихъ воротахъ спрятался въ такое мѣсто, гдѣ бы его, по крайней мѣрѣ, до утра никто не могъ найти.

— Несчастненькихъ, братцы, заключенныхъ забыли, — крикнулъ появившійся на крыльцѣ Лучка. — Пойдемъ, разсудимъ виноватыхъ, отворимъ яму и всѣхъ отъ винъ очистимъ сразу. Они за насъ всѣ будутъ. Кто хошь, — за мной! Изъ ямы несчастныхъ выпускать!