Свадебный бунт

— Въ яму, въ яму! — рявкнуло нѣсколько голосовъ.

Лучка спрыгнулъ съ крыльца и пустился къ хорошо знакомой ему двери того ада кромѣшнаго, въ которомъ онъ еще недавно сидѣлъ.

Не сразу подалась желѣзная дверь, отдѣлявшая заключенныхъ отъ улицы. Но у толпы уже давно появились и дубины, и ломы, и топоры. Загудѣла желѣзная дверь на весь кремль, но долго не хотѣла уступать. Кирпичи, въ которыхъ глубоко засѣли петли, уступили вмѣсто нея. Желѣзная дверь гулко, тяжело бухнулась, и ринувшаяся толпа начала орудовать въ полной тьмѣ.

— Не налѣзай! Что лѣзете! — кричали отсюда.

— Пришли освобождать, а сами пуще двери заперли.

— Уходи! Пропусти! Задавили!

— Сами вылѣземъ! Ну васъ, къ дьяволу! — заоралъ Шелудякъ.

И тутъ въ первый и послѣдній разъ за всю ночь не было злобы, не было пролито крови, а все обошлось только смѣхомъ и прибаутками. Большая половина преступниковъ, острожниковъ, вылѣзла и присоединилась къ бушующей толпѣ. Въ числѣ первыхъ былъ, конечно, и грозный Шелудякъ. Выскочивъ, онъ прямо бросился отыскивать коновода всего дѣла, Якова Носова, чтобы стать около него помощникомъ.

Остальную часть заключенныхъ пришлось ощупью въ темнотѣ вытаскивать на рукахъ изъ ямы на улицу. Къ числѣ прочихъ освободители вынесли и трупы двухъ острожниковъ, умершихъ еще наканунѣ.

И скоро подвалы судной избы, именуемые ямой, представляли диковинный видъ, подобнаго которому не бывало уже давнимъ-давно. Яма была пуста, ни единаго несчастненькаго не было въ ней.

Пока бунтовщики расправлялись въ домѣ воеводы и въ ямѣ, на соборной кремлевской колокольнѣ раздался набатъ.

— Молодецъ Бесѣдинъ! — отозвался посадскій Носовъ въ отвѣтъ на гулкій звонъ, гудящій среди ночи.

Всегда мрачный и угрюмый Грохъ теперь сіялъ довольствомъ и счастіемъ и будто выросъ на полголовы.

— Вали, ребята, на архіерейскій дворъ, тамъ, поди, воевода.

— Не уйдетъ онъ отъ насъ!

Скоро архіерейскій дворъ и домъ тоже были окружены.

Старикъ архіерей тоже не оказался на лицо или спрятался не хуже воеводы. Но за то здѣсь навелся другой, кого и не искали, о которомъ позабыли на время. Толпа нашла прибѣжавшаго сюда ради спасенія полковника Пожарскаго и нѣсколькихъ офицеровъ.

— Хватай, тащи ихъ на улицу!

— Тащи! Разсудимъ мучителей! — командовалъ кто-то.

Черезъ полчаса Пожарскій и семь человѣкъ офицеровъ уже были на площади, окруженные дикой, злобно грохочущей толпой. Передніе творили судъ и расправу, допрашивали офицеровъ. Крики, вопросы и возгласы перемѣшивались съ ругательствами.

— Зачѣмъ ты велѣлъ бороды обрить?

— Зачѣмъ приказывалъ матушку Россію на четыре части раздрать?

— За что Ѳеклу до смерти высѣкли?

— Почему учуги ханамъ калмыцкимъ продавать указали?

— Зачѣмъ Тихоновъ огородъ стрѣльцу Парѳенову подарилъ?

— И про дѣлежъ Россіи, и про бороды, и про Тихоновъ огородъ съ Ѳеклой ни Пожарскій, онѣмѣвшій отъ ужаса, ни офицеры, понявшіе, что пришла ихъ послѣдняя минута, не отзывались ни единымъ звукомъ, только двое изъ нихъ рыдали…

— Что съ ними возжаться! Рѣшай!

И всѣ восемь въ мгновеніе ока были рѣшены. Окровавленные и обезображенные трупы повалились на мостовую:

— Воеводу нашли!

— Подавай воеводу! — гудѣло вдали на площади.

Вплоть, до утра съ небольшими перерывами зловѣще завывалъ набатъ, а въ кремлѣ и въ городѣ уже было разграблено съ полсотни домовъ, въ которыхъ все искали воеводу.

XXXIV

Въ Каменномъ городѣ и на слободахъ съ утра толпились и двигались кучки народа, причемъ всякіе инородцы держались вмѣстѣ и особнякомъ. Персы толпились около своего мѣнового двора. Даже юртовскіе татары сбѣжались точно по уговору на одной изъ площадей, около своей главной молельни. Армяне по оповѣщанію собрались близъ своего новаго храма. Стрѣльцы точно также толпились около своихъ сотскихъ избъ. Во всѣхъ кучкахъ и на всѣхъ нарѣчіяхъ обсуждалась гроза, разразившаяся ночью.

— Вотъ тебѣ и свадьбы! Вотъ чѣмъ все кончилось! — слышалось повсюду.

Вмѣстѣ съ тѣмъ толпы обывателей, коренныхъ астраханцевъ, двинулись въ кремль ради любопытства, чтобы увидать собственными глазами то, о чемъ уже ходили вѣсти по городу, т.-е. поглазѣть на трупы убитыхъ.

Въ Пречистенскихъ воротахъ валялись на тѣхъ же мѣстахъ въ окровавленной пыли нѣсколько труповъ: убитые за ночь офицеръ Палаузовъ съ нѣсколькими караульными рядовыми. Среди кремлевской площади лежали въ кучѣ изрубленные трупы полковника Пожарскаго и нѣсколькихъ офицеровъ, погибшихъ вмѣстѣ съ нимъ.

Отъ снующей густой толпы въ кремлѣ казалось, что въ городѣ сумятица, но въ дѣйствительности было такъ же мирно, какъ и всегда. Ни одна церковь не была ограблена, только съ дюжину домовъ въ Каменномъ городѣ да десятка три домовъ въ Земляномъ пострадали за ночь отъ бунтовщиковъ, и въ нихъ были видны кой-гдѣ выбитыя окна и кое-какая рухлядь, выброшенная на улицу.

Все, что было властей въ городѣ, исчезло, попряталось переждать бурю. Не только неизвѣстно было мѣстопребываніе митрополита, архимандритовъ, воеводы и его подчиненныхъ, но даже второстепенные приказные и подьячіе, стрѣлецкіе пятидесятники и офицеры гарнизона — всѣ исчезли.