Свадебный бунт

Вчера утромъ, вмѣстѣ съ сестрами, повѣнчалась она съ своимъ маленькимъ и задорнымъ женихомъ. Хохлачъ послѣ вѣнца на пированьѣ въ домѣ стрѣльчихи выпилъ больше всѣхъ. Сильно пьяный Хохлачъ перебранился со многими, въ томъ числѣ съ тещей и съ молодой женой, а затѣмъ ушелъ вмѣстѣ съ Лучкой будто по дѣлу. А на зарѣ кто-то изъ домочадцевъ прибѣжалъ на дворъ стрѣльчихи и объявилъ удивительное приключеніе: Глашенька была уже вдовой.

Когда толпа мятежниковъ бросилась на кремль, то въ первой же схваткѣ съ караульными у Пречистенскихъ воротъ задорный Хохлачъ былъ убитъ наповалъ. Стрѣлецкій бердышъ раскроилъ ему голову чуть не на двѣ части. Ровно за двѣнадцать часовъ времени Глашенька и замужъ вышла, и овдовѣла.

Остальныя три дочери Сковородихи были у мужей.

Пашенька Нечихаренко, вмѣстѣ съ мужемъ, просидѣла всю ночь, совѣщаясь, какъ быть. Аполлонъ Спиридоновичъ, въ качествѣ властнаго человѣка и начальства, хотя бы только надъ солью, могъ опасаться бунтовщиковъ. Для всякой мятежной толпы онъ долженъ былъ считаться причтеннымъ къ числу ненавистной волокиты судейской. Нечихаренко, человѣкъ смышленый, успокоивалъ жену, надѣясь на покровительство сильнаго человѣка, а по новому времени «знатнаго и властнаго», т. е. на ихъ свойственника Лукьяна Партанова.

— Коли онъ въ числѣ бунтарей и орудуетъ въ кремлѣ, то мы его просить будемъ, — рѣшилъ Нечихаренко:- онъ не велитъ насъ трогать.

Совершенно на другомъ концѣ города, княгиня Марья Еремѣевна Бодукчеева успѣла уже два раза поругаться съ своимъ супругомъ. Затылъ Ивановичъ, все-таки, горевалъ, что поторопился жениться, хотя на богатой, но старой дѣвѣ съ ячменями. Онъ привязывался, бранился, брюзжалъ, грозилъ женѣ судомъ и розгами. Машенька отгрызалась и отвѣчала, что по новымъ временамъ, благодаря смутѣ въ городѣ, она никого не боится. Стоитъ ей лишь попросить извѣстнаго и ей, и князю человѣка, нынѣ знатнаго Лучку, и князя безъ всякихъ околичностей повѣсятъ за продерзости на первыхъ воротахъ.

Наконецъ, Сашенька Зиновьева въ маленькомъ домикѣ около Стрѣлецкой слободы, временно нанятомъ ея мужемъ, лежала въ постели и охала. Она ухитрилась наканунѣ какъ-то шибко двинуться и уже не въ первый разъ въ жизни сломала себѣ руку.

Казакъ Зиновьевъ тоже исчезъ изъ дому и былъ въ числѣ сподвижниковъ Носова. Зиновьевъ въ это время орудовалъ въ судной избѣ съ другими вновь набранными помощниками. Донской казакъ обшарилъ всѣ мышиныя норки, надѣясь найти казенныя деньги.

— На то судная изба и казенное мѣсто, чтобы въ ней были деньги, — разсуждалъ онъ.

Но, однако, никакихъ денегъ не оказалось, такъ какъ Носовъ ихъ уже захватилъ еще на зарѣ.

Былъ еще одинъ домъ въ Астрахани, гдѣ въ это утро было не тихо и несмирно, но и шумно не было. Было горе! Самъ хозяинъ, приказавъ запереть ворота и калитку, запереть всѣ двери въ домѣ, сидѣлъ въ маленькой горницѣ, угрюмый и тревожный. Онъ ждалъ, что бунтовщики вскорѣ доберутся до него, хотя онъ и не властный человѣкъ, а простой посадскій. Кромѣ того, тоска грызла его отъ несчастія, приключившагося съ его дочерью за ночь.

Почти такъ же, какъ Глашенька Сковородина, его дочь, только-что вышедшая замужъ блестящимъ образомъ, теперь была вдовой. Получивъ извѣстіе, что Палаузовъ убитъ въ кремлевскихъ воротахъ бунтовщиками одинъ изъ первыхъ, молодая женщина лишилась почти мгновенно разсудка, и Кисельниковъ перевезъ ее къ себѣ въ домъ. Мать и родственники ухаживали за несчастной, приводили ее въ чувство, но она или плакала, рыдала, или начинала смѣяться, или спрашивала, скоро ли придетъ мужъ.

Роковая судьба не дала молодому офицеру возможности выѣхать.

Назначенный на новую должность, онъ готовъ уже былъ въ путь. Все уже было у него уложено. За нѣсколько часовъ до предполагавшагося выѣзда, онъ случайно зашелъ къ Пречистенскимъ воротамъ только побесѣдовать съ пріятелемъ, грекомъ Варваци. Не будучи караульнымъ, онъ не былъ обязанъ сражаться съ мятежниками и могъ просто убѣжать. Но это сдѣлалъ караульный по наряду грекъ, исчезнувъ тотчасъ же, якобы для предупрежденія и спасенія воеводы. А Палаузовъ остался; что-то толкнуло его — быть можетъ, желаніе отличиться, быть можетъ, задоръ юности, и онъ одинъ изъ первыхъ сталъ жертвой возмутившихся, а изрубленный трупъ его валялся теперь среди воротъ.

Мятежники, конечно, не думали объ уборкѣ тѣлъ, и изъ дома Кисельникова еще боялись послать за покойникомъ для честныхъ похоронъ. Бунтари могли явиться на похороны и, вмѣсто одного покойника, натворить ихъ нѣсколько.

Около полудня Кисельниковъ не выдержалъ. Злоба, а быть можетъ и глубокое горе подняли его на ноги. Онъ одѣлся, велѣлъ отворить двери и калитку и вышелъ на улицу. Онъ собирался итти въ кремль. Что-то такое толкало посадскаго итти прямо къ бунтовщикамъ. Усовѣщивать ихъ теперь значило, конечно, подставлять свою голову. Но хоть душу отвести, хоть обругать душегубовъ хотѣлось Кисельникову. За нѣсколько шаговъ отъ дома, Кисельниковъ повстрѣчался съ пріятелемъ, такимъ же посадскимъ, Санкинымъ, который уже успѣлъ «отстать» отъ Носова и бунтарей.

— Куда? — спросилъ Санкинъ.