Свадебный бунт

— Вотъ тебѣ, бабушка, и Юрьевъ день.

И съ того дня понемногу многія прежнія власти, приказные и подьячіе, попрятавшіеся по разнымъ конурамъ и шесткамъ отъ страха смерти, повылѣзли на свѣтъ Божій. Сначала только выглядывали, а потомъ и вышли на улицу. Но ни съ кѣмъ изъ нихъ ничего худого не приключилось.

Понемногу оказались въ Астрахани живы и невредимы въ своихъ домахъ и митрополитъ, и архіереи, и строитель Троицкаго монастыря Георгій Дашковъ, и многіе дьяки, и поддьяки, и правители. Всѣмъ имъ было объявлено отъ новаго воеводы, чтобы они ничего не опасались, справляли бы свои должности, но только шли бы къ нему за совѣтомъ и указаніемъ.

И кончилось тѣмъ, что такія лица, какъ митрополитъ Самсонъ и игуменъ Дашковъ пошли поневолѣ за указаніемъ къ прежнему посадскому человѣку и нашли въ немъ человѣка «неспроста», человѣка диковиннаго.

— И волкъ, и лиса, и змій, — отозвался объ немъ Дашковъ послѣ перваго свиданія и бесѣды. — Да, вотъ какіе оборотни диковинные бываютъ въ посадскихъ людяхъ, — часто вздыхалъ онъ.

Прошло около мѣсяца, и въ Астрахани былъ все тотъ же порядокъ, та же тишина, какихъ не бывало и при Ржевскомъ. Воевода Носовъ дѣятельно занимался «государскимъ» дѣломъ, почти не ѣлъ и не спалъ, а все орудовалъ, и дѣятельность его уже перешла давно границы города. Имя его уже было извѣстно за сотни верстъ отъ Астрахани, а его посланцы уже давно дѣйствовали въ разныхъ краяхъ Астраханскаго округа.

Грамоты и воззванія его разсылались повсюду: на Донъ, на Терекъ, на Яикъ, на Гребни, и всюду всѣхъ новая астраханская власть уговаривала подниматься противъ Москвы за истинную вѣру, за старое платье, за бороды и дѣдовы норовы и обычаи.

Въ нѣкоторыхъ воззваніяхъ и грамотахъ, воевода Носовъ объявлялъ, что у нихъ, въ Астрахани, весь бунтъ и избіеніе властей и вся перемѣна правительственная произошла изъ-за того, что астраханцы не хотѣли отрекаться отъ истиннаго христіанскаго Бога и кланяться «болванамъ». Къ терскимъ стрѣльцамъ и гребенскимъ казакамъ были даже посланы наскоро состряпанныя рѣзныя деревянныя куклы съ наклеенными волосами. Посланцы должны были показать этихъ «болвановъ» и говорить, что былъ указъ изъ Москвы кланяться имъ, какъ Богу.

Черезъ полтора, два мѣсяца послѣ переворота въ Астрахани полымя бунта вспыхнуло во всемъ краѣ. Поднялись и терскіе стрѣльцы, и красноярскіе, и черноярскіе, и гребенсюе казаки. Зашумѣли и Яикъ, и Донъ. Черноярскіе стрѣльцы уже посадили головой волжскаго лихого разбойника, терскіе перебили всѣхъ своихъ начальниковъ. Волненіе разгоралось и расходилось, считая версты сотнями.

— Что Астрахань? — говорилъ Яковъ Носовъ. — Нешто одна Астрахань можетъ что! Надо, чтобы весь край, а тамъ и полъ-Россіи, а тамъ и вся матушка святая Русь, чтобы все всполошилось и встало какъ единъ человѣкъ. Тогда уже «ему» Русской земли не полатынить и сатанѣ не послужить!

Если весь край Астраханскій взволновался и увлекъ своимъ примѣромъ казацкіе предѣлы, гдѣ всегда все было готово подняться и бушевать, то и далѣе на сѣверъ становилось неспокойно…

Но въ другихъ мѣстахъ чередовались по обычаю смертоубійства властей, воеводъ и военачальниковъ, грабежи и разгромъ храмовъ или богатыхъ людей, пожары городовъ и посадовъ…

Въ одной Астрахани былъ диковинный бунтъ! Прозвали его «свадебный бунтъ», затѣмъ «бабій бунтъ», а тамъ ужъ стали говорить, что это ужъ совсѣмъ не бунтъ, а просто «чудеса въ рѣшетѣ». Да и какъ же не чудеса… Убили въ первый день дюжину человѣкъ начальства да шесть человѣкъ караульныхъ, разграбили съ десятокъ домовъ въ Бѣломъ городѣ да втрое того въ Земляномъ… и все стало тихо… Да такъ и стоитъ тишина!

Сидятъ чинно и правдолюбиво самозванныя власти. Воевода съ приказными и дьяками изъ самодѣльныхъ чинятъ судъ и расправу по-божьему, взымаютъ подати: таможенный, кабацкій и иные сборы, порядливо, безъ лихоимства и безъ утайки, да жалуютъ свое самодѣльное войско жалованьемъ, какъ положено. Торговля идетъ своимъ чередомъ и гости иноземные не боятся приходить и уходить караванами.

— Что тамъ такое? Въ Астрахали-то? — Бунтъ иль нѣтъ? — спрашиваютъ повсюду въ сосѣдяхъ.

— Бунтъ. Вѣстимо. Только эдакій значитъ… бабій, чтоль!.. Тихій! — отвѣчаютъ побывавшіе въ городѣ.

— И не грабятъ, не смертоубійствуютъ?..

— Зачѣмъ? Малаго ребенка никто не тронь. Строго!

— И порядокъ, стало, какъ быть слѣдуетъ?

— Тихо… Да и какъ, то ись, это тихо-то… Куда лучше, чѣмъ прежде, при московскомъ воеводѣ.

— Кто же тамъ набольшій?

— Воевода… Носовъ, Яковъ Матвѣевичъ… Душа человѣкъ. Ему хоть бы всей стороной править. Совладалъ бы. Дай ему ты Донъ и Терекъ въ придачу. Управитъ!

И говоръ о диковинномъ, тишайшемъ бунтѣ и диковинномъ, правдолюбивомъ и мудромъ самозванцѣ-воеводѣ далеко пробѣжалъ по Руси.

— Яковъ Носовъ! Кто-жъ не знаетъ!

— Сказываютъ, этотъ Носовъ не изъ мужского пола. Оттого и тихъ.

— Женскаго пола?

— Нѣтъ. Зачѣмъ!..

— Какъ же такъ-то?

— А вотъ!.. Невѣдомо… Все премудрость Божья. Иль ужъ времена на Руси такія подходятъ — неподходящія! И не разгадать иного дѣла. Вотъ и царь нонѣ, вишь, «обмѣнный», изъ нѣмцевъ.