Свадебный круг: Роман. Книга вторая.

— Садись, дядя Митя! — крикнул Серебров, открыв дверцу машины. Неузнаваемым дядя Митя Помаз-кин показался Алексею из-за своих искусственных зубов, которые придавали ему удалой и даже коварный вид. Дядя Митя, забравшись в машину, радостно клацнул челюстями и начал жаловаться, что «с эдаким зубям даже у водки не тот вкус, хуже, чем ране». Одновременно он и хулил свои вставные челюсти и хвалил «угодницу Нинелю Владимировну», которая «охлопотала для него эдакое добро».

— Откуда едешь, дядь Мить? — спросил Серебров. — Давно что-то тебя не видел.

— Да вот домой намылился, в бане хоть попариться, а то болыдому-то начальнику Макаеву уж месяц печи кладу. Ох, хорома-то какая, хорома-то у него, — заливался Помазкин. — Вот ему-то камин из дикого камня делаю. Дом-от, как игрушка, наличники всю осень резал, стены березовым горбылем обшивал, чтоб как в лесу. Больно заинтересуешься, если посмотришь. Ходовой мужик Виктор-то Павлович, ух, ходовой.

Но Серебров не заинтересовался, откликнулся сердито:

— Вот что Макаев за шефскую помощь сорвал. Наверное, дядь Мить, и баньку ему срубил?

— Да не займовался я, — опять начал оправдываться Помазкин, объясняя безвыходность и подневольность своего положения. — Григорей-то Федорович больно убедительно просил, дак уж я из-за него. А Виктор Павлович ух, ходовой мужик!

Приглашая Алексея обязательно заглядывать в гости, дядя Митя вылез в Ложкарях и помахал им напоследок рукавицами.

Рыжов не мог успокоиться.

— Как так можно возводить дачу на колхозные деньги?! Ну, Макаев, обнаглел. Фельетон по нему плачет.

Сереброва макаевская махинация не задевала: умеет живую кошку съесть и не поцарапаться. Фельетоном тут не поможешь.

— А что лучше, смотреть на все это. Я считаю самая горькая правда лучше душеспасительного вранья.

— Ох, Леша, Леша, — пожалел Серебров, — чего не приходится делать: ворованное покупать.

Прямой, словно шнуром плотницкого отвеса отбитый, тракт шел дальше, а их машина свильнула на зимник. С горы было видно голубую полоску неба, которую задавила белесая туча. С белесой этой тучи на голубую полоску кто-то, словно озорничая, смазал белизну.

— Опять снег валит, — ругнулся Серебров. Он знал, что после снегопада ему придется названивать во все концы и просить бульдозер или трактор с раздвигой, молить, чтоб «проткнули» дорогу.

А в общем-то, Серебров, наверное, зря сердился на снег. Снег помогал ему. Он укрыл брошенные где попало бороны и сеялки, непролазную грязь, запудрил растерзанные копны неубранной соломы. Очень прилично выглядели окрестности Ильинского зимой. Деревенская улица похожа на аллею. Домов кой-где не разглядишь из-за заснеженных деревьев. Торчит конек избы, колодезный журавль да сиротеет на отшибе закоптелая банька.

Алексей отыскал взглядом красную кирпичную, земской постройки школу, куда ходили учиться его мать и отец, все Карюшкино. Дядя Митя рассказывал, что, когда открывалась эта школа, дед Матвей пожертвовал улей и сказал учительнице Сарычевой:

— Хочу, чтоб ребятишки были трудолюбивые, как пчелы.

Где они теперь, эти ребятишки? Даже деревни, милого его Карюшкина, уже нет, умер последний ее житель Караулов и уехала к детям Мария.

Алексею хотелось проникнуть памятью в прошлую жизнь: во все времена люди страдали и радовались, отчаивались и чего-то добивались. Что думали они о своем будущем? У Сереброва не было такого возвышенного отношения к Ильинскому, как у Алексея, прошлое села его не задевало. Показывая на затонувшие в снегах лужки, он сказал:

— Контору новую строим.

Около еле видного фундамента три сиротливых фигурки строителей и самодельный с блоком на бревне подъемный кран.

Подъехали к серому неказистому дому, на котором выделялись заплатами свежие бревна. Это был детский сад. Гордость председателя Сереброва. Он настоял в отремонтированном доме открыть садик, потому что из-за детишек женщины не могли работать. Серебров уверенно и шумно вошел сюда и сразу притих. На кухне около плиты сушились маленькие разноцветные, будто аквариумные рыбки, рукавички. Круглоликая, о таких говорят — кровь с молоком, смущенная юная воспитательница шепотом рассказывала председателю, что ребятишки нагулялись и спят. Серебров стащил с головы шапку и поманил Алексея.

— Крестница там твоя, — сказал он и улыбнулся, разглядывая в дверную щель свою Танюшку.

— Гарольд Станиславович, — зашептала взволнованно воспитательница, — а Зотыч говорит: больше молока не дам. Так как нам?

Серебров помрачнел.

— Ну, Феоктистов! — нахлобучивая шапку, проговорил он с угрозой. — Я ему…

«Газик» остановился впритирку у конторского крыльца с точеными старинными балясинами. На кривом этом крыльце курили какие-то люди. Поздоровавшись с ними, Серебров без задержки нырнул в низкую дверь.

В председательский закуток первым прошел горбоносый парень в нарядной капроновой куртке с блестящими застежками, в темных очках.