Сведи меня в могилу

Вини заново училась ходить. До туалета упрямая плелась сама, по пути обтирая стены. Колдуя над ужином, Богат различил в шарканье босых ног в коридоре новое – быстрый сбивчивый топот, глухой стук удара и дребезг тонкого стекла. Знать, не туда повело. Но фигура оленя – сувенир от бывших хозяев, не такая уж и значительная потеря.

Он пытался делать вид, что ему комфортно. Включил какую-то комедию (старенький компьютер с интернетом в наличии), откупорил бутылку пива. За весь вечер и слова не проронил.

Она пыталась есть. Воду желудок уже принимал, что теперь не напьёшься. Даже почки словно потяжелели… и мёрзли. Вроде организм восстанавливается. А от одной только ложки овсянки, отдающей нагаром, скрутило живот. Еда попросилась обратно. Зачем в таком состоянии в принципе покидать уборную? Очевидно – жёстко на кафеле. Уже привыкла к мягкой обивке.

Лежал с ней. Заключая в кольце рук, укрывал со спины. Запах сруба усилился в ночной прохладе. Заниматься очагом сил не осталось, а в обнимку теплее.

Лежала с ним. На боку. Пролежни жгло, как ожоги. Кроме того, от возвращения в ту позу, в коей пробыла больше недели, впадала в панику. Несчастная начинала капризничать – мычала и вяло дралась. Совесть грызла. Потому что Вини однозначно была в себе, а за то, что свои мимолётные концерты не способна пресечь – не ручалась. Как могла ждать, а тем более просить чего-то для себя? Но хуже всего, что сейчас действительно нуждалась в нём. В его помощи.

«Но как же? Как же?»

С наступлением темноты, когда диалоги персонажей фильма сменились стрекотом сверчков и цоканьем часов, отсчитывающих последний свой век, трещина в сознании Вини пришла в движение. Больно резала острыми гранями. Медленно разверзалась. Из бездны лезли чёрные тени. Наперебой талдычили тарабарщину, тянули за собой. Рефлекс немедленного пробуждения при погружении в сон сработал, как никогда. Девушка вскочила на ноги, не покачнувшись, хлопнула по лицу ладонями. Сосед по дивану тут же открыл глаза, будто и не дремал. Тёмная фигура у изголовья стояла спиной к нему, слепо глядела в окно. С перепуга всю злость растерял. Тем более что речь Вини в одночасье лишилась всяких дефектов:

– Прости, Богат, прости меня! Я так виновата перед тобой! Не смогла иначе. Это была бы не я.

Хотел уже руку протянуть, но спросонья отчего-то побоялся прикоснуться. Происходящее завораживало.

– Я не разгадала Твой замысел, Боже! Они ложились грудью на амбразуру. Они ставили всё на красное. Я же могла умирать хоть каждый день! Могла ошибаться каждый день. Так много шансов. Я не воспользовалась ни одним. Это не мне. Не мне! Меня не должно было существовать. Это не мой выбор. Пожалуйста, скажи, что не мой.

Шмыгнула. Повышение тона вернуло гортанный хрип истерзанного горла.

– Не уговаривай! Я не хотела, чтобы ты меня уговаривал. Я сделала всё, чтобы ты меня уговаривал.

Её схватили за запястье. Левая рука, железная.

– Я одно и то же. Они тоже. Это круг. Они умеют. Они нормально. Я ненормально. Такая же упрямая.

На том смолкла.

– И что дальше? – спросил вдовец тихонько. Голос дрогнул от злости и усталости.

Вини чуть повернула голову на звук, выдернула руку. Серый лунный зайчик мигнул на деревянной, покрытой лаком двери. Свет не заструился из щелей. Из того конца коридора не доносилось шума воды. Никаких посторонних звуков.

Как Богат ни ворочался, как ни кутался, сон не возвращался. Только холод цеплялся за кожу коготками, щекотал ступни, насылал пугающие образы. Соображая лишь наполовину, мужчина дошёл до уборной. За щиколотку поволок им убиенную по полу, точно вожжи. Сопротивления не встретил. Уложил обратно на диван, подмял под себя, закинув ногу. Только человеческое тепло коснулось груди, засопел. Вини так и не сомкнула глаз. Чужое дыхание перебивало отстукивание секунд, часов, лет, пока небесная палитра не сменилась с чёрной на голубую, отделила день от ночи.

Есть зрение – полагается видеть. Ноги послушны – извольте ходить. Умывание и причёсывание – необходимость, требование жизни. Переодевание тоже имеет смысл. Утренние ритуалы включают завтрак. Чтобы набраться сил на день насущный, нужно глотать пресную кашу маленькими порциями. Чтобы появлялось желание разговаривать, надобно пить воду. Стук ложки о чугунную миску прервался единственным:

– Зачем?

Богат замер с сэндвичем у рта на секунду. Куснул, прожевал, хлебнул пива. Убеждённость в понимании истинного смысла брошенных обрывков фраз вызывала внутренний трепет. Как непрошенная сверхспособность, накладывающая определённые обязательства.

– А зачем тебе в городе внедорожник? – отвечал на незаконченный вопрос супруг, не отвлекаясь от трапезы. – На участке тайга, всё для ночи под открытым небом, лесничие знания, зачем?

– Я спрашиваю – зачем?

– Подарок, – смахнул крошки с губ, выискивая что-то в окне. – На день рождения. Завтра, я не забыл.

Богат сутулился, будто хотел нырнуть в тарелку. Прежде самоуверенный и свободный, теперь чувствовал себя привязанным к стулу. В гостях у волка. В плену у чёрных риэлторов едва ли хуже.