Сверхмотивация

«мы думали еще до своего рожденья,
предусмотрительно расфасовали чувства,
но в реку времени вошли, и развалились
египетские пирамиды правды —
нельзя их строить из съестных припасов
и правду выводить из гастронома —
она ведь не наземное строенье,
она ведь изоморфна пустоте.
она есть только в чертежах и схемах,
и если завернуть ее в газеты,
то пятнами на ней проступит совесть
и заведутся в чертежах клопы.

предусмотрительно душа вошла в предметы,

вдохнув в них полноту и невесомость,
изъятую из глаз разрозненной толпы».

Поэт инстинктивно бежит толпы, думаю, в сознании Марка четко очерчивается и категория «черни», это наследие сословного признака отечественной интеллигенции, берущего свое начало из взаимоисключающих «Вихрей враждебных» и «Боже царя храни». Он чутко, порой болезненно реагирует на политические события, яростно их не приемлет, чувствуя в происходящем возврат к прошлому, но это боль и гнев частного человека. Хрусталик его глаза, настроенный еще в эпоху перемен, преломляет нынешнюю жизнь с другого конца ретроспективы, но в этом и кроется главный талант постоянства человека, присягнувшего когда-то гуманитарным человеческим ценностям.

«похоже, нас с тобой, как воду, расплескало
в прошедшем времени, в реликтовых лесах,
но память все еще способна вполнакала
поддерживать во мне продолговатый страх».

Или

«дух земноводный обретает слух,
и созреванье переходит в зренье,
и стадо половецкое пастух
через шоссе ведет сквозь безвременье».

Именно настойчивой приверженностью идеалам молодости объясняется ровное уверенное движение его творческого пути: собранные в книге стихи написаны в самое разное время, но я не осмелюсь сказать без предварительной справки, когда такое-то и такое было написано. На вкус экспериментаторов стихи Шатуновского традиционны, но опыт искусства (как минимум ХХ века) убедительно доказал, что мы в своей работе неизменно попадаем в круг вечного возвращения – сейчас, когда порыв бесплодного внешнего и внутреннего поиска исяяк, его стихи звучат удивительно современно. Женщины ликуют: в моду входит удобная одежда, телесные пропорции более не подлежат строгому надзору со стороны законодателей мод. И речь звучит так, как ей привычней и удобнее.

«и не выходит жизнь из строя,
хотя, казалось бы, заело
ее устройство заводное.
ее устройство заводное
уже морально устарело.
ее железные узлы…»

Алексей Парщиков пишет об авторе в письме из Кельна: