Сверхновая американская фантастика, 1994 № 01

То ли от того, что Маклил намеренно разбудил его, то ли от того, что поезд замедлил ход, но около трех часов ночи психиатр проснулся и почувствовал на себе застывший взгляд Маклила, который неподвижно стоял около его полки. В глаза еще бросилось, что лампа над полкой Маклила была зажжена, а пол устлан газетными листами. Ровным голосом без тени эмоций Маклил проговорил:

— Вы вроде как врач.

Психиатр признал справедливость его вывода.

— Тогда мой рассказ должен быть вам понятен, — продолжал Маклил. — Давно, когда я еще учился в колледже, мы с другом приехали в эти места покататься на горных лыжах. Произошел несчастный случай, друг сломал ногу. Осложненный перелом. Я его устроил как мог и пошел за помощью. А когда вернулся, на прежнем месте его уже не нашел. Вероятно, в беспамятстве и лихорадке он скатился со склона и упал в трещину. Два дня ушли на поиски, три — на попытки его оттуда выудить. Обморозился. Гангрена.

Психиатр старался не показать вида, что не понимает, что к чему.

— Не забуду, как он все время заглядывал под повязки и рассматривал свою ногу, — рассказывал дальше Маклил. — Знал, что ее не спасти, но не мог удержаться, чтобы не смотреть, как гангрена ползет все выше и выше по ноге. Он не хотел смотреть, но тянуло его, потребность видеть все своими глазами была неодолима. Я пытался помешать ему, но потом пришлось даже самому сдвигать повязку, чтобы он не нанес себе увечий. Каждые десять — пятнадцать минут всего нашего долгого спуска к приюту — он длился пятнадцать часов, — мой друг заглядывал под бинты.

Психиатр пытался сообразить, что можно на такое ответить, но не смог.

— Этот Донн, Джон Донн, фразы которого я частенько повторял. Ведь я всегда так ему верил.

Психиатр принялся с ошибками цитировать известный афоризм о том, что не стоит никого посылать, чтобы справиться, о ком там звонит колокол…

— И это тоже, но в особенности: «Смерть каждого человека сокращает мою жизнь, потому что я — часть человечества». Я верил в это, — повторил Маклил. — Даже больше. Я верил, что не только смерть… Проклятая глупость сокращает мою жизнь, потому что мне есть до нее дело. Люди, раздающие тычки таким же, как они, людям, тоже сокращают мою жизнь. Гонка всех и вся за горяченькими деньжатами принижает меня. — Он поднял один из газетных листов, потом выпустил его из пальцев, и тот отлетел в угол купе подобно зловеще огромной бабочке. — Меня сокращали с безразличной жестокостью до полного исчезновения, и я просто был обязан следить за этим процессом, как тот малый с гангреной, вот в чем дело.

Поезд совсем замедлил ход и с лязгом остановился. Маклил бросил взгляд в окно, окантовавшее картину с неоновой рекламой пива и огоньками автомобилей, придвинулся к психиатру еще ближе.

— И чтобы не исчезнуть совершенно, необходимо было оторваться от этого общества, потому что я был виноват во всем, что творилось вокруг. Так я и сделал, а теперь вот снова в него включился. — Маклил резко повернулся и пошел к двери купе. — И все благодаря вам.

Психиатр осведомился, что он теперь собирается предпринять.

— Что делать-то буду? — радостно спросил Маклил. — Теперь я, в свою очередь, собираюсь несколько сократить человечество. — И выскочил в коридор, захлопнув за собой дверь, прежде чем психиатр успел сесть на своей полке. А через секунду распахнул ее снова, всунулся в купе и проговорил самым что ни на есть спокойным и нормальным голосом:

— Но позвольте теперь обратить ваше внимание, доктор, на тот факт, что это только мое, мое собственное, личное мнение, — и исчез.

Он успел убить четверых, прежде чем его схватили.

Йан Уотсон В аквариуме плавает моя душа [29]

Треклятый кашель. Он терзает меня каждое утро, начинаясь вместе с предрассветным ветром, который высасывает все оставшееся с ночи тепло. Именно такое сравнение приходит мне в голову — будто я сплю вовсе не в городской квартире, а в горной долине под навесом из яковых шкур. Кашляю уже больше недели — ежедневно около десяти нескончаемых минут выматывающего напряжения и конвульсий. Мэри это раздражает. Она считает, что я притворяюсь, пародируя свой средний возраст, в качестве протеста. Кашель безнадежно сухой.

Вчера вечером врач долго рассматривал горло, выстукивал и выслушивал грудь. Ничего. Гиперемия? Или инородное тело в дыхательном горле? Нет. Что-то там с пищеварением, раздражающее центр кашля? Я не замечал. Тонзиллит? Нет. Врач отправил меня на рентген, но все же остается вероятность, что права Мэри и у меня это на нервной почве. Мое существо протестует против чего-то в нашей, в моей собственной жизни.

И вот снова. Я в ванной, держусь обеими руками за твердые белые края раковины, а внутри бушует ураган — легкие выворачиваются, глаза вылезают из орбит. Чем это кончится — кровоизлиянием или сердечным приступом?

Сегодня утром — наконец-то! — что-то буквально вырвалось из груди и упало в раковину. Довольно большое, округлое, величиной со сливовую косточку. Оно лежит на белой блестящей поверхности и шевелится.