Сверхновая американская фантастика, 1994 № 06

Кстати, стоит упомянуть, что это обстоятельство у Толкина в известной степени отразилось и на именах хоббитов:

Изенгар — железное копье

Изенгрим — железная маска

Изембард — железнобородый

Изембольд — железный дом

Рудигар — кровавое копье

Сэмуайз — простак

Фердибранд — факел войны

Фредигар — копье войны

Фродо — мудрый; имя «Фрода» встречается в «Беовульфе»

Хильдигард — боевое копье

Хильдигрим — жестокий в битве

Хольман — святой

— подборка произвольная, перевод с древнеанглийского (2)

Таким образом, если вы, читая текст В. Муравьева и А. Кистяковского, вдруг уловите в названиях, или в характере персонажей, или где-нибудь еще что-нибудь заячье или нарочито несерьезное, то можете быть уверены, что к творчеству Толкина это отношения не имеет, — Толкин во «Властелине Колец» уже не байки травит. Он проповедует и шуточек не терпит.

Правда, иногда его пламенная любовь ко всему западному выходит из-под контроля, приводя ко всяким казусам. К примеру, в первой части трилогии фигурирует такая деревенька Пригорье. Она отличается тем, что окна ее домов смотрят на запад. (В переводе — «большей частью».) Ну это еще можно худо-бедно объяснить — с востока у нее холм, он свет загораживает. (Правда, как быть с севером и югом, я, признаться, не знаю.) Но в попытке объяснить то, что и двери в этой странной деревеньке расположены с западной части домов, я не продвинулся дальше предположения, что у пригорян, как и у прочих примитивных народностей, действуют разные табу.

Переводчики, видимо, сочли это несуразным и о расположении дверей в Пригорье умолчали.

Как умолчали они про то, что язык всех положительных героев трилогии именуется «Языком Запада»[62]

«В те далекие времена они, должно быть, освоили и письменность — на манер дунаданцев, которые когда-то переняли ее у эльфов. Скоро они перезабыли прежние наречия и стали говорить на всеобщем языке, распространившемся повсюду».

Между тем как у автора об этом написано так:

«В эти ранние дни хоббиты обзавелись письменностью и стали писать похоже на дунаданов, перенявших давным давно это искусство от эльфов. Они забыли свои древние языки и восприняли всеобщую речь, или, как она называлась, Язык Запада, что был в ходу по всей Земле Королей…»

То, что Люди Запада у Толкина лучше всех, из текста Муравьева еще как-то понять можно. Но там это совершенно по-другому объясняется.

В переводе Гэндальф (уже Белый), вразумляя Пиппина перед встречей с Правителем Гондора, сравнивает Теодена с Денетором как более простого конунга с искушенным в интригах правителем большого и древнего королевства.

«Это тебе не добродушный старец Теоден. Денетор — человек совсем иного склада, гордый и хитроумный, высокородный и могущественный властелин, хотя князем и не именуется».

Между тем в оригинале речь не идет ни о каком сравнении складов и нравов (параллель хитроумие-добродушие). Гэндальф подчеркивает высшее достоинство Денетора как потомка Людей Запада:

«Теоден — добрый старик. Денетор же — иной мерки, гордый и проницательный, человек более великого рода и мощи, хотя его и не называют королем».

Примечательно, что подобная оценка противоречит духу героического эпоса англосаксов — ценность человека там в первую очередь определяется его личностными достоинствами.

Мне кажется яснее всего об этом сказано в «Беовульфе»:

Каждого смертного
ждет кончина!
Пусть же, кто может,
вживе заслужит
вечную славу!
Ибо для воина
лучшая плата —
память достойная! (5)

Позволю себе в связи с этим напомнить, что Теоден, который, по мнению Гэндальфа, не более чем «добрый старик», встречает смерть, выполняя клятву предков, во главе своего войска на поле битвы, в то время как властитель «более высокого рода и мощи» отсиживается за стенами неприступной цитадели, а потом, решив, что дела приняли плохой оборот, устраивает себе погребальный костер, предварительно попытавшись затащить туда раненого сына.

Пытаясь объяснить, как автор допустил в своем тексте столь явный ляп, невольно приходишь к выводу, что происхождение было для него качеством, настолько определяющим личность, что всякие прочие ее проявления он рассматривал уже как несущественные.

Но может быть, тому виной просто недосмотр? Или же предполагалось, что Гэндальф ошибся — по сюжету перед встречей он уже достаточно давно не видел Денетора.

Дальнейшее чтение разрушает иллюзии. После разговора с гондорским Правителем маг высказывается о нем еще определеннее: