Сверкнув, не погасло

Я рассказал внешнюю картину феномена — да и не мог я, 16-летний тогда юнец, знать внутренней его стороны. Только одно важное я проведал — и то случайно. Мой тренер, Георгий Николавевич Фанченко, разговаривал как-то с тренером Феликса Разина, а я сидел неподалеку. Георгий Николаевич спрашивал, как тот согласился взять в секцию инвалида — это было после поражения (по очкам) боксера на протезе. Тренер Разина отвечал, насколько я помню, так. "Он пришел, говорит, хочу заняться боксом". Я: "Как же можно с протезом! У нас, знаешь ли, и двух ног иногда не хватает для скорости". Он: "А Маресьев?"

Понимаешь, Жора, — Маресьев!..

Я туда, сюда — а деваться некуда. Маресьев мне все выходы перекрывает. И отвечаю в конце концов: "Ладно, парень, давай будем пробовать…"

То время было всё еще временем Маресьева, летчика, воевашего без обеих ног, потерянных в результате неудачного боя, и сбившего потом, когда он был на протезах, 7 немецких самолетов. А за всю войну — 11.

Аполлон на день рождения

На день рождения этой женщины каждый из гостей старался сделать собственными руками что-то необычное. Таков был обычай, он родился лет 5–7 назад — с первого необычного подарка, — и всеми это было подхвачено. Городок стоял в Приуралье, выбрать было из чего, стоит лишь поискать в окружающих городок лесах — и Лизе вручали то камень с вкраплениями чуть ли не из золота, то кто-то находил в лесу причудливую корягу, обрабатывал ее, наващивал — и подарок целый год привлекал внимание всех, кто бывал в ее доме. Там были удивительные мозаики из шишечной чешуи, деревянная ящерица с глазами-рубинами, кольцо с необработанным куском изумруда (носить его было нельзя, но надеть на палец и показать восхищенным гостям — можно). Там были черные от жира и грязи шаманские бусы, фигурки божков, тоже черные, деревянная самодельная шкатулка с вделанным в крышку жуком-оленем…

И вот еще один день рождения. Тридцать седьмой. И пятый год, как Лиза потеряла мужа при обвале в шахте. Гостям, мужниным коллегам и их женам, она всегда была несказанно рада. Снова подарки, ахи, охи, шум, гвалт; поделки занимают места на телевизоре, комоде, подоконниках и квартира все больше походит на музей.

На этот раз самым оригинальным приношением была работа местного скульптора. Он принес — и долго разворачиал бумагу, и не торопился открыть коробку… Он достал наконец и вознес над собой — под аплодисменты — фигуру Аполлона Бельведерского (венец на голове, тога на левой руке), вырезанного — гости не сразу поняли, из чего, — вырезанного из огромного корня редьки! Древнегреческий бог, стоящий на деревянной подствке, был мраморно бел, изящен, горделив, от него исходил изумительный запах острого закусона.

Подарок поставлен во главу стола, его окружила пестрая толпа винных и и водочных бутылок. Венец возвышается над ней, а левая рука греческого бога, с которой свисает собранная в складки тога, указывает на празднично накрытый стол.

Был вечер, были тосты, Лизе желали вечной молодости и красоты, которой ей не занимать-стать; потом кто-то спьяну стал умолять дать ему кусочек греческой тоги на закуску, но бога отстояли…

История редечного Аполлона на этом только начинается.

После дня рождения подарок скульптора занял место рядом с телевизором. Острый запах редьки от него еще исходил, но все меньше, бог искусств был по-прежнему строен и горделив.

Но вот что заметила хозяйка на третий день. Аполлон начал… стареть. Он не просто сломался в поясе и бездарно повис, нет, он старел классически: у Аполлона сначала посерела и пошершавела кожа, что особенно было видно на плечах — мраморная белизна теряла свежеть и заменялась тусклостью. Чуть опустилась рука со складками тоги. Присогнулась спина…

Можно было бы не обращать внимания на овощного Аполлона, но начавшийся процесс его старения так походил на человеческий, только убыстренный, что Лиза всякий раз, приходя вечером из редакции домой, на минуту-другую останавливалась перед ним.

Вот повисла рука, отяжеленная тогой.

Поникла (как у Аникушинского Пушкина в Москве) гордая голова.

Венец стал съезжать на лоб.

На щеках прорезались морщины.

Разошлись и стали подгибаться стройные колени.

На животе появились складки…

Аполлон усыхал, он сгибался, как под тяжестью лет, он дряхлел на глазах, и хозяйка квартиры-музея была прямо-таки загипнотизирована ежедневными переменами, происходяшими с богом.

Двенадцатилетний сын Лизы, Темка, тоже остановился перед никнувшим греком.

— Глянь, мам, старый дед, да и только! Еще день, и дадим ему палку.

Лиза решила позвонить скульптору.

— Приходи, покажу картинку.

То, придя, ахнул.

— Так вот что такое старость! Смотри, что она делает, проклятая! — Скульптор, похожий на Врубелевского "Пана", качал головой. — Что ж ты его держишь, выкинула бы на другой же день на помойку. А мне, балде, надо было сделать его из глины, да, я, понимаешь, проходя по базару, увидел огромную редьку, вспомнил твою закуску, соригинальничал — и на тебе. Нет, ты погляди на это кино!..

— И что мне теперь с ним делать?

Скульптор чесал врубелевскую лысину.