Сверкнув, не погасло

— Отдай его мне, он такой уже старик, что хоть рисуй его, хоть лепи. Нет, лучше я его дома сфотографирую. Это ведь тоже скульптура. Боже, какой ужас!.. — Скульптор, не сводя глаз с Аполлона, ошеломленно растирал щеки и теребил бородку. — Я тебе пришлю тот снимок, где он еще молодой и стройный, в память о дне рождения. А этого заберу — с глаз долой, с глаз долой!

Причуда природы

В Володе Сафулине смешались две прекрасные поисковые стихии. Первая — он был довольно остроглазым газетным фотографом и, как многие фоторепортеры, искал снимок, который сделал бы его знаменитым. Вторая — он был выпивоха, а в пивных и забегаловках знакомства бывают самые разные, иные приводят к интересному сюжету, а, может, и к любопытному кадру. Сюжетами интересовался я, и Володя мне время от времени их показывал.

В каком-то "чипке" он познакомился с парнем, тот удивил его своей историей — таким-то образом мы с Володей и попали однажды на зимнюю, занесенную снегом танцплощадку на берегу большого городского озера. По площадке ходили двое: парень и… медведь, которого хозяин животины вывел на прогулку ради дрессировки. Я рискнул подойти к ним, медведь обнюхал меня, я протянул к нему руку — Володя щелкал затвором камеры.

Самое же интересное — сюжет — ожидало меня впереди. Парень был женат, у него был трехлетний сынишка, а жили они — он, жена, сын и медведь… в билетной кассе (помните эту небольшую будку?), танцплощадки, той самой, на которую он выводил медведя. Обогревалось помещение кассы электрическим камином, спали все четверо в этой берлоге чуть ли не обнимку, а может, и в обнимку. Окошечко кассы было их окном, туалетом служили подножия деревьев, окружавшего озеро парка…

Это было время, когда многие, многие молодые люди в Кишиневе (да и во всем Советском Союзе), получавшие, как правило, 105-120-рублевую зарплату, жили, без надежды получить собственную жилплощадь, вместе с родителями в небольших, чаще всего двухкомнатых, квартирках, а молодые семьи снимали комнатушки, времянки, хибары… (Я тогда, кстати, жил в общежитии, Володя — в "двушке" с матерью, а его подруга — на чердаке чужого дома, куда надо было влезать по приставной лестнице). Эти же двое новых наших знакомых догадались освоить под жилье билетную кассу летней танцплощадки. Глава семьи раздобыл где-то медведя и дрессировал его, надеясь, что будет выступать с ним в цирке, а уж цирк обеспечит его общежитием.

Это был, конечно, сюжет, но я не стал выспрашивать ни у парня, ни у его молчаливой жены подробности их жизни: знал — никакая газета того времени материала моего не напечатает. То время было без света в конце туннеля.

Мы распили с дрессировщиком, сидя кто на чем в билетной кассе, 750-граммовую бутылку "Вин де масе", кислого красного столового вина, которое прихватил в свой кофр Володя, и покинули танцплощадку, испятнанную медвежьими лапами.

Я уже сказал, что Сафулин мечтал о снимке, который сделал бы его знаменитым. С моей точки зрения у него было таких два, но фотограф об этом не подозревал.

Как-то весной в Кишиневе случилось наводнение — разлилась узёхонькая речка Бык, протекавшая через город, и затопила всю его нижнюю часть. Дома залило чуть не по окна, а говорить о подвалах, где хранились соления, даже страшно. Володя, житель такой улицы, увидел в соседнем доме картинку, что заставила его немедленно схватиться за камеру.

Как и полагалось, фоторепортер щелкнул затвором раз 15–20; а снимок, который он показал мне, был такой: полутемная комната, окно освещает кровать, на ней животом вниз лежит девчушка лет семи-восьми и… пускает бумажный кораблик по воде, достигшей уже угла простыни, свисающей с кровати, и пряди льняных девчушкиных волос.

Снимок назывался "Наводнение".

Конечно, газетами он был отвергнут. Отвергнут по той лишь причине, что власти того времени не признавали ни наводнений, ни пожаров, ни ураганов, ни больших снегов на подведомственной территории, а к снимкам фотографов на эти темы относились как к их фантазиям или даже как к попыткам контрреволюции.

Второй Володин снимок я считаю просто гениальным.

В центре Кишинева стоит кафедральный собор, в котором до Советской власти проводились самые торжественные литургии. Собор окружен парком, в нем проложены удобнейшие асфальтовые дорожки, разбиты цветочные клумбы… Но крестов на соборе нет, а его помещение городские службы использовали по самым разным надобностям, пока не разместили в нем Выставочный зал.

В одном из январей случился обильный снегопад. Он надел барашковые боярские шапки-кушмы на скульптурные головы молдавских писательских знаменитостей в соседнем парке, и грустный Пушкин, стоявший там же, тоже удостоился молдавской кушмы. В Соборном парке снег выбелил скамейки, обратил в цветущие ромашки высохшие цветы на клумбах, задержался на молодых соснах, росших по правую сторону и позади храма. Вовка Сафулин бродил утром, до работы, по парку в поисках снимка. И вдруг он увидел его!