Сверкнув, не погасло

Настала очередь третьей бутылки, за ней сходил домой старлей — его квартира, судя по звонку на площадке и стуку двери, была напротив. Вернулся — вид третьей в победно вытянутой к столу руке (жена, видать, отравляла бутылку всякими ядовитыми словами), вызвал у офицеров дружный рык, похожий на львиный.

Паша, видать, осилил некий барьер, потому что выпил еще и еще одну. Но после этого снова схватился за лоб, как человек, у которого стремительно поднимается температура.

— Двадцаьть один, — пробормотал он, — или уже точно двадцать!

— У Паши, видать, барометр падает, — заметил наконец кап-три. — По последней, моряки?

От последней хозяин квартиры отказался. Офицеры выпили, закусили тем, что осталось, кап-три поднялся первым.

Чуть закрылась за офицерами дверь, как вошла жена Паши. Пронзительный взгляд на стол, на пустые бутылки, — кому из мужиков он не знаком? — на мужа, потирающего лоб… Дальнейшее пропускаю — оно тоже слишком всем занкомо.

Мне застелили диван в гостиной. Я только погасил свет и лег, глядя на черноту севастопольской ночи за окном, как Паша, чувствующий, видимо, некоторую вину за холодок ко мне на протяжении всего вечера, который он должен был солидарно поддерживать, присел на диван. Рассказал, как шел в прошлом году на городской демонстрации во главе школьной колонны в белой парадной форме, с кортиком на боку, справа и слева шли директор и завуч, как восторженно на него смотрели все до единого ученики и учителя. Это было воплощение общей нашей мечты — возглавить школьную колонну в парадной форме морского офицера, и я ему позавидовал… но в голове моей все время вертелся вопрос, и я его задал:

— Паша, а что за градусы ты всё время считал?

— А-а… а-а-а… — И разоткровенничался вдруг — то ли как перед старым другом, то ли как человек, делящийся полезным открытием.

Пашин "барометр" был и прост и сложен: не каждому, отрывающему рюмку от стола, он дан. Вот какое ему будет объяснение. Кому не знаком жест человека, выпивающего в хорошей, никуда не спешащей компании — поднятая рука ко лбу и потирающая оный. Но если кто-то делает это машинально, в состоянии некоей задумчивости (ловя, например ускользающую мысль), то Паша, дал, кажется, самую верную оценку этому неизученному жесту. Он исследовал свой лоб, как это делают флотские офицеры при поступлении на корабль нового прибора, и установил, что кожа его при внедрении в организм солидных доз алкоголя, все больше и больше теряет чувствительность. А вместе с нею начинается бесшабашность, которую в наше время называют еще и безбашенностью (флотским офицерам это слово понятнее других)…

Какое-то время Паша, выпивая по старинке, проводил, однако, серьезный, почти научный анализ, стараясь делать это так, чтобы коллеги ничего не заподозрили и не подняли его на смех. Получилось — он установил самые чувствительные зоны своего лба и проградуировал их. И с некоторых пор стал их при каждом возлиянии проверять, зная, что на будто бы машинальное потирание лба при выпивке никто не обратит внимания. Ниже 20-градусной отметки — "красная" черта" — начиналась, определил он (должно быть, не без труда и не без усилия воли) та самая безбашенность. И тогда он стал прикрывать свою рюмку рукой…

За всем этим, лежала, конечно, серьезная причина, Паша о ней ничего не сказал, но я-то догадывался. Павлу Рымарю пора было, и по возрасту, и по выслуге лет, в старший офицерский состав, но сверху его придерживали в младшем, потому что знали (как знают наверху о подчиненных всё или почти всё): он, во-первых, никогда не отказывается от налитого, а во-вторых, не останавливается…

Я позвонил Паше Рымарю примерно через год — в первых же словах он сообщил мне, что уже капитан третьего ранга! Я его поздравил и вспомнил севастопольскую ночь в его квартире и Пашино почти научное открытие, которым он со мной поделился.

А теперь кто их сидящих со мной за столом подумает обо мне плохо, видя, что я потираю лоб? Известный жест человека, пребывающего в хорошей и никуда не спешащей компании. Правда, звания капитана третьего ранга мне уже маловато…

*Дробь! (флотское, артиллерийское) — "Стоп! Прекратить стрельбу!", эту команду в старину отбивали барабаны.

(Когда начинаешь о морском, трудно остановиться…)

Разговор с королевой

Я всё о том же, о необычном.

Мичман Дурнев (фамилия не придуманная), Иван Сергеевич, здоровенный, словоохотливый дядька-пенсионер с огромными ручищами, нос… не картошкой даже, а целой картофелиной, был моим соседом. С тех пор, как он узнал, что я тоже служил на флоте, мы с ним сблизились. Сблизились вот как. Завидев меня во дворе, он приглашал меня на свою скамейку, я усаживался и Иван Сергеевич начинал что-нибудь мне, салаге, по сравнению с ним, салапету и салабону рассказывать или доказывать. Как слушатель я его устраивал, потому что и слушал, и не возражал. Правда, слушать бывшего мичмана было интересно. Когда распался Советский Союз, он немедленно высказал свою точку зрения на событие.