Свет Азии

— О, Ачарья! Будь милостив, — смиренно отвечал отрок, — выслушай меня: десять параманусов составляют парасукшну, десять же парасукшн образуют трасарену, а десять трасарен — одну пылинку, играющую в луче солнца; семь пылинок равняются кончику усика мыши; десять кончиков усика мыши образуют ликью, десять же ликий — юку, а десять юк равняются сердцевине ячменного зерна, что семь раз уложится в перехват туловища осы; затем идет зерно манго, затем зерно горчицы и далее зерно ячменя; десять зерен ячменя равняются суставу пальца; двенадцать суставов составляют пядень; затем идет локоть, жезл, длина лука, длина копья; длина лука, взятая двадцать раз, называется «вздохом» и показывает пространство, какое может пройти человек, набрав воздух в легкие и ни разу не выдохнув его; сорок вздохов составляют округ; четыре округа равняются иожане. И, о учитель, если желаешь, я пересчитаю, сколько атомов может уместиться в иожане от одного ее конца до другого?

И затем, молодой царевич, ни мало не колеблясь, правильно определил сумму всех этих атомов. Но Висвамитра уже слушал, преклонив голову перед отроком.

— Ты, — вскричал он, — должен быть учителем своих учителей! Не я гуру, а ты! Я преклоняюсь пред тобой, о царевич! Ты захотел учиться у меня только для проявления присущего тебе познания, не нуждающегося в помощи книг и совмещающегося с почтительным отношением к старшим!

И в самом деле, господь Будда выказывал почтение к своим учителям, хотя превосходил мудростью всех их. Речи его были смиренны и притом всегда разумны; вид величествен, хотя и кроток. Скромный, терпеливый, добродушный, он в то же время не знал страха. Смелее всех своих товарищей мчался он на коне за робкими газелями; всех быстрее несся он в своей колеснице по дворам дворца. Но среди веселой охоты юноша часто останавливался и давал возможность травимому зверю скрыться; на скачке он, почти выиграв приз, вдруг задерживал коня, если замечал, что усталость животного была чрезмерна, или что проигрыш может огорчить соперников, или если случалось, что какая-нибудь новая мысль внезапно овладевала его умом. С годами сострадание все более и более росло в душе господа нашего: так из двух мягких листков вырастает большое дерево, широко распространяющее свою тень. А между тем царский сын знал только по имени печаль, горе, слезы, — все что цари никогда не испытывают и никогда не могут испытать.

Но вот в один весенний день над царским садом пролетала стая белых лебедей, направляясь к северу, к Гималаям, чтобы там свить себе гнезда. Прекрасные птицы сзывали друг друга песнями любви, и вся белая стая неслась к снежным вершинам, куда влекла ее любовь. Двоюродный брат царевича, Девадатта, натянул лук и пустил стрелу, которая попала прямо под могучее крыло лебедя, летевшего впереди стаи, широко расправив крылья в голубом просторе небес. Он упал, и ярко-красные капли крови обагрили белые перья на том месте, куда попала злая стрела. Увидев это, царевич Сиддхартха осторожно взял птицу и положил ее себе на колени: он сидел в это время на скрещенных ногах, как сидит обыкновенно господь Будда. Ласками прогнал он страх прекрасной птицы, привел в порядок смятые перья ее, успокоил трепетавшее сердце, тихо гладил ее ладонью, нежной, как еле распустившийся листок райской смоковницы. Левая рука его держала лебедя, а правою он вытащил смертоносную сталь из раны и положил на нее свежих листьев и целебного меду. Чувство боли было до тех пор еще так неизвестно мальчику, что он из любопытства вонзил себе в руку острие стрелы; укол заставил его содрогнуться, и он, со слезами на глазах, стал снова ухаживать за птицей.

Но вот подошел слуга и сказал:

— Мой князь убил лебедя, который упал среди этих розовых кустов. Он велел мне просить тебя прислать ему птицу. Пришлешь ли ты ее?

— Нет, — отвечал Сиддхартха, — если бы птица была мертва, ее следовало бы отослать тому, кто убил ее. Но лебедь жив. Мой брат убил только божественную силу, действовавшую в белом крыле.

В ответ на это Девадатта сказал:

— Дикая птица, живая или мертвая, принадлежит тому, кто ее подстрелил. Пока она летала в облаках, она никому не принадлежала, раз она упала — она моя. Милый брат, отдай мне мою добычу!

Сиддхартха прижал шею лебедя к своей нежной щеке и торжественно произнес:

— Нет! Я говорю — нет! Птица мне принадлежит! Она первая из мириады существ, которые будут моими по праву милосердия, по праву любви! По тем чувствам, которые волнуют меня теперь, я знаю, что я буду учить людей состраданию, я буду предстателем всего безгласного мира, я остановлю поток страдания не для одних только людей. Но если ты, князь, не согласен со мною, отдадим наш спор на решение мудрецов и подождем их приговора!

Так и было сделано. Полное собрание совета обсуждало их спор: один высказывал одно мнение, другой — другое; наконец, поднялся никому неизвестный священнослужитель и произнес: