Свет дьявола

Маленькая беременная женщина постепенно наглела. Она поверила в русских и, отбросив культурные костыли, необходимые для техасских миллионеров, набирала терминологические обороты. Группа ринулась на взятие бастионов кубизма и абстракционизма. Однако по дороге к победе группа стала разваливаться на куски. Если многометровые кувшинки Клода Моне, которые при большом скоплении народа нельзя рассмотреть, были восприняты одобрительно, то «Авиньонские девицы» Пикассо, оказавшись обыкновенными барселонскими проститутками, вызвали противоречивые мнения. Разве можно так уродовать женщин? Сальвадор Дали убедил, скорее, своим именем, нежели сюжетами. В великой битве Пикассо и Дали, с точки зрения русской бригады, явно побеждал не лупоглазый новатор, записавшийся в коммунистическую партию, а предательский душеприказчик Лорки, поющий гимн тюрьме – вместилищу свободы. Они оба были эротоманами – эти испанские конкуренты. Но у Пикассо эротика – похоть грубого здорового духа, а в видениях Дали – далеко ползущая перверсия, вызывающая сладость, судорогу, дорогостоящее отвращение.

Маленькая беременная женщина закончила экскурсию на патриотической ноте – в американском зале. Но про американских абстракционистов, вроде Поллака, некоторые женщины из русской группы сказали то, за что бы их полюбил Хрущев: мы могли бы нарисовать лучше. Маленькая беременная женщина не спорила и даже складками губ не выразила презрения: она привыкла ко всему. Группа поспешила на обед в ресторан.

Красавица

По дороге в ресторан я позвонил Аньке. Автоответчик сообщил мне, что номер изменился, и продиктовал новые цифры. Когда в сорок семь лет бывшая москвичка, красавица Анька, получила американский паспорт, она не поверила своим глазам. Перепутав семерку с единицей, американские власти омолодили ее на шесть лет. Она прыгала от счастья. Теперь, когда я прилетел в Нью-Йорк, она не стала со мной встречаться, сославшись на хандру и недомогание.

– Для меня это высшая мера наказания, – сказала Анька по телефону, – жить в Америке.

Она начала нью-йоркскую жизнь с того, что вселилась с мужем в фешенебельный дом на Бродвее, соединив две квартиры. Она летала с ним, знаменитым пианистом, по всему миру первым классом, они общались с высшим обществом, ее шкафы трещали от шуб. Она ни разу не надела дважды одни и те же туфли. Затем они развелись: она перебралась в квартиру попроще, но все-таки в престижном квартале, неподалеку от Центрального парка. В результате неудачных денежных спекуляций и загадочного ограбления она оказалась без средств к существованию. Второй раз выйти замуж не удалось. Старые богачи, гениальные теноры, вашингтонские политики слетались на ее красоту, клевали, когтили и разлетались. Несмотря на светские связи, работать она не смогла или не захотела. Она еще раз переехала, ближе к Гарлему. Здесь и родилась мысль о высшей мере наказания.

– Найди мне жениха в Москве, – сказала она и повесила трубку.

Агент

Когда в 1988 году я впервые приехал в Нью-Йорк из штата Вермонт, где читал лекции по русской литературе, у меня начались такие приступы головокружения, что я с трудом ходил по улицам Манхэттена. Энергия города ударила меня по голове. Казалось, что здесь люди не идут, а летят на роликах, с развивающимися галстуками. Казалось, что только здесь делается что-то настоящее, рождается новая разновидность людей. Я еще не успел прославиться «Русской красавицей», а меня уже всюду приглашали, как будто провидели мою судьбу, звали печататься в «Вог» и в «Нью-Йоркер», водили на ужин к хозяину этих и многих других журналов, знакомили со знаменитостями, Артуром Миллером, Филиппом Ротом, и при этом все слушали меня с неподдель-ным американским энтузиазмом буквально открыв рот. Я не понимал, что происходит, за что Нью-Йорк так сильно меня полюбил. Меня отвезли в башни-близнецы полюбоваться видом из высотного бара. Подо мной летали вертолеты и гуси.

Я стал ездить в Нью-Йорк все чаще и чаще по заданию разных нерусских журналов. Я писал о Гарлеме и ночных клубах, наркоманах и полицейских, школах и тюрьмах, университетских профессорах и трансвеститах. Нью-Йорк превратился в сладкую розовую вату на палочке. Я ел ее и не мог наесться. В конце концов у меня появился литературный агент – один из лучших в Нью-Йорке, по имени Майкл. Он продавал своих авторов за бешеные деньги и был своим человеком в Голливуде. Майкл представлялся мне воплощением успеха и славы, кудесником, фокусником, американским шаманом. Он запустил меня на околоземную орбиту. Я сидел в Лос-Анджелесе, глядя на пальмы и кактусы в саду, и писал сценарий для Голливуда.