Свет дьявола

– Посмотри на свой живот, – сказала она. – Разъелся! Это – дань мертвецам. Твой пупок вылез из живота, как глаз из орбиты. Это предупреждение.

Джен принялась массировать мой хуй.

– Что ты ждешь? – обратилась она к Веронике. – Раздевайся! Он мне сегодня нужен возбужденный. Он любит лесбийские игры! Ну, чего застыла? Ты же хочешь быть живой!

Вероника, путаясь в шмотках, безропотно разделась. Джен нежно поласкала ее жидковатые груди и решительно раздвинула ей ноги с толстыми ляжками.

– Возьмемся за него с двух сторон! – приказала Джен.

Когда все было готово, она села на мой хуй до упора и, медленно двигаясь, стала дотрагиваться ладонями мне до груди. Вероника по-матерински гладила меня по голове.

– Ну, скажи, Лан, что я живая! – жалобным тоном попросила она.

По-моему, она хотела обратить все в шутку.

– Не мешай! – Джен закрыла глаза и продолжала двигаться, руками прислушиваясь к моей груди.

– Я тоже хочу кончить, – капризничала Вероника.

– Прекрати! – рявкнула на нее Джен. Ее полурасплющенное лицо вдруг стало похоже на лицо Чингисхана. Когда жемчужная, как говорит Восток, струя ударила в ее влагалище, Джен Лан упала мне на грудь и так лежала долго, неподвижно. Когда же она поднялась, в лице у нее не было ни кровинки.

– Ты требуешь меня? – сказала она тихо. – Я согласна.

– Сумасшедшая, – пробормотала Вероника.

– Ты ждал от женщин самопожертвования во имя твое. Они думали: мужской эгоизм, а это – единственное, что может тебя спасти.

– Что ты имеешь в виду? – задал я идиотский вопрос.

Джен приложила палец к губам:

– Сегодня я пью водку и курю, но на самом деле я – гимнастка. Я хочу показать тебе несколько номеров.

Тут она принялась прыгать и скакать, ходить по кончику стола и махать руками. У нее в руке вдруг появилась красная шелковая лента.

– Напилась, – шепнула мне в ухо Вероника.

Джен перепрыгнула со стола на широкий подоконник и развела руками тяжелые шоколадные шторы с золотыми кистями.

– Представление продолжается! – Она превратила ленту в красную вьющуюся змею.

Она хорошо смотрелась на фоне окна. Как фотография в рамке. Где-то вдали за ней виднелся храм-новодел, подсвеченный прожекторами. Я зааплодировал. Внезапно раздался звонок. Я взял трубку.

– Bring me her! Your time is finished! – заорал мне в ухо корабельный кок.

– Five minutes! Please!

– Now!

– O.K. Fuck you!

– Тебя зовут, – сказал я.

– Повесь трубку. Какой ты хочешь совет?

– Как мне быть дальше?

– Мальчик! – сказала мне Лан. – Следи за моими движениями!

Она ловко распахнула обе створки окна. В комнату толкнулся теплый ветер. Обеими руками она поймала ногу над головой и, прыгая, стала кружиться на подоконнике. Остановилась. Оперлась на подоконник ногами и, подняв руки с красной лентой, оттолкнулась и полетела вниз.

Я рванулся к окну – в этот момент двое стальных пиджаков и корабельный кок влетели в комнату, ловя меня, голого, за руки. Сверху с болью и грохотом, под хруст выкручиваемых рук, на меня обрушалась мысль. Философии не существует. Ее не было, нет и, наверное, уже не будет. Голая Вероника дико визжала в кровати. На столе лежала большая связка ключей – привет от Джен Лан.

Святые места

В загородном доме на высоком берегу с видом на реку я ел куриный суп с домашней лапшой. Это был когда-то дом отдыха для министров и прочей номенклатуры, куда приезжали отдыхать и мои родители, радостно подтверждая на балконе номера-люкс в полосатых шезлонгах свой высокий жизненный статус. Я никогда не видел мою маму такой веселой и спокойной, как здесь. Стильный конструктивистский дом в виде корабля. Здесь были чудесная библиотека с дореволюционными журналами вроде «Нивы», свезенными, видимо, из разоренных соседних усадеб; большой биллиардный зал; зимний теннисный корт со шведскими стенками по бокам… Советская роскошь со временем полиняла, жизнь пролетела, резко меняясь, критерии сдвинулись, корабль зачах, но кормили по-прежнему вкусно, а медсестры и подавальщицы еще помнили моих родителей, что было для меня важнее пропавшей роскоши. Это было мое детское место, место радости семейного общения, и я выбрал именно его, чтобы погулять на природе, вплоть до нарышкинского барокко церкви в деревне Уборы.

В столовой уже никого не было, я ел обед один на фоне старой пальмы, зимних пейзажей и светлых занавесок. И вдруг задумался с ложкой в руке, глядя в тарелку на вкусную, желтоватую от яйца лапшу. Вернее, даже не задумался, а встрепенулся: будет ли в бессмертии домашняя лапша? И если нет, то жаль, конечно. Какой же рай без лапши?

А ты еще заслужи этот рай, даже если в нем не будет лапши… Тогда мне захотелось сделать то, что никому не рекомендуется: остановить мгновение вместе с куриным бульоном и так посидеть, никуда не мчась. Но мысль, всполошенная тоской, двигалась сама по себе, пока не уперлась в Догон.