Свет других миров (СИ)

— План такой, милая, — Пятый погрёб к выходу. Двери ему, конечно, придётся открыть, чтобы лодка могла протиснуться наружу, но это был малость. — Я попробую сориентироваться и мы найдём Академию. Если кто-то и выжил, то моя семья. Если не найдём Академию вечером, заплывём куда-нибудь ещё и переночуем там. Тебя это устроит?

Краем глаза он заметил, что Долорес кивнула. Или, может, ему показалось, что она кивнула. Но так ли важно это было?

Они выбрались на улицу, и Пятый снова попытался понять, где они. По вывескам, по знакам ориентироваться было нельзя, и он попытался вспомнить карту. Каждый поворот. Длину каждой улицы. И так, квартал за кварталом, перекрёсток за перекрёстком, он действительно добрался до Академии.

До единственного здания, которое было не затоплено, а разрушено.

Развалено.

Вместо нескольких этажей, в которых была вся его жизнь, в которых была почти сотня комнат, засушенные уродцы, книги и его братья и сёстры, была только куча обломков и дерево, собранное из арматуры.

Огромное дерево, будто искусственный Великий ясень, возвышающийся над мирозданием.

Пятый потёр глаза, прежде чем всмотрелся. На ветках что-то висело.

Он больше не грёб и вёсла болтались в пазах. Лодка дрейфовала, и подплывала всё ближе и ближе к руинам, пока не упёрлась в них.

— Нет, — выдохнул он почти неслышно. Голос его дрогнул, и глаза снова наполнились влагой, а в горле встал ком.

Они были старше, чем он их помнил. Но он их узнал — не мог не узнать.

Дерево было раскидистым, и самых широких ветвей было пять. И на каждой из них висел его брат или его сестра, мёртвые, с безвольно повисшими руками, перемазанные кровью, грязью и строительной пылью.

Он искал свою семью и нашёл — тех, кто дожил до февраля две тысячи девятнадцатого и тех, кто умер в бою.

Лютера, на котором не осталось живого места.

Диего, словно иголочная подушечка, исколотого собственными ножами.

Эллисон с перерезанным горлом.

Клаус с чёрными провалами, вместо когда-то ярких серо-голубых глаз.

И Ваня, бледная, с перебитыми пальцами и дорожками крови из ушей.

Они все были мертвы, и висели здесь, как трофеи. Люди вешали головы животных, пойманных на охоте, а рыболюди побеждённых героев.

Пятый закашлялся от рвущегося наружу крика и зажал рот руками. Зажмурился, едва сдерживая рыдания, и собрался в крохотный комок: он был один. Единственный в мире.

Последний Харгривс.

Последний человек.

— Эй, — снова раздался тот нежный голос. Деревянные пальцы коснулись его спины. — Ты можешь спасти их. Если постараешься.

— Ага, я даже вернуться не могу, — Пятый даже не дёрнулся в этот раз. Теперь он не зажимал рот, а прижал ладони к глазам, но даже так никак не мог избавиться от видения мёртвой семьи. Он видел их и с закрытыми, и с открытыми глазами.

Они висели там, перед ним, возвышаясь тем местом, где когда-то была Академия, и этот вид отпечатался в его памяти. И как бы крепко он ни закрывал глаза, эта картинка останется с ним навсегда.

Это было очевидно.

— Ты сможешь к ним вернуться, если откроешь правильную дверь, Номер Пять, — Долорес теперь устроила руки у него на плечах. — Тебе просто нужно её найти.

Пятый всхлипнул громче. Снова захлёбывался рыданиями, и не мог перестать.

— И ты обязательно найдёшь дорогу домой, Номер Пять.

Пятый не ответил снова.

Он просидел так ещё какое-то время, прежде чем всё же взял себя в руки, вытер щёки и нос, даже умылся тёмной водой (и оказалось, что она солёная, как вода в океане), а потом снова взялся за вёсла. Оттолкнувшись от кучи камней, не глядя на дерево из ржавой арматуры и на своих мёртвых братьев и сестёр, он развернул лодку и поплыл дальше.

Сейчас им нужно было найти укрытие. Высокое, незаметное и как можно дальше отсюда. Если Харгривсы висят здесь как символ начала нового мира, значит и рыболюдей здесь будет больше всего.

Завтра он непременно уберётся отсюда. Подальше от города, подальше от места, где всё это началось.

А сейчас он спешил и грёб так быстро, как только мог. Крохотный мальчишка с безликим манекеном в лодке бежал отсюда подальше. Он плыл туда, где серое небо соединялось с тёмной водой, и оставлял за спиной искусственный Великий ясень и пять фигур на нём.

В эту ночь он не мог уснуть до самого утра. Он плакал. Плакал так много, будто пытался выплакать слёзы за все тринадцать лет жизни. Плакал, пока не выбился из сил, и только тогда провалился в сон.

Это был последний раз в его жизни, когда он поддался слезам.

========== Мир потерянных детей ==========

Так шло время. Днём мир принадлежал Пятому, ночью рыболюдям. Он никогда не проводил в одном месте больше одной ночи, и никогда не давал огоньку в лампе Долорес погаснуть. Керосин, наравне с едой, был его главным ресурсом. Так он включал газовую плиту и так он поддерживал ночью костёр. Когда-то, в этом он был уверен точно, керосин перестанет годиться для розжига, и перспектива остаться без света и тепла его всерьёз волновала.

Он плавал от города к городу, вдоль побережья, минуя гнилые деревянные щиты, обозначающие въезд в города и штаты, и с каждым днём привыкал к этому миру всё больше.