Свет – это мы

Я теперь просто внимательно слушаю ее по воскресеньям, наблюдая при этом, как большая стрелка на кухонных часах путешествует с двенадцати на шесть, и в нижней точке прекращаю разговор словами:

– Мама, я был очень рад поговорить с тобой сегодня, а теперь мне пора.

Она начинает возмущаться, говорить, что я ее не люблю, что общаюсь с ней «по секундомеру», пытается пробудить во мне чувство вины и заставить слушать ее дальше. Тогда я напоминаю самому себе, что меня ждет мальчик, которому я помогаю в его инициации, и фаллическая энергия этой миссии побуждает меня сесть прямее, прервать ее излияния, твердо заявить: «Продолжим на следующей неделе», повесить трубку и успешно противостоять желанию взять ее снова, когда она немедленно перезванивает.

Иногда к тому времени, как я заканчиваю, в кухню приходит Джилл. Она каждый раз смотрит на меня восхищенным взглядом и говорит что-нибудь наподобие: «Тебе положена медаль за то, что ты добровольно звонишь этой женщине каждую неделю». Я обычно пожимаю плечами и отворачиваюсь. Тогда она говорит: «Ты добрая душа, Лукас Гудгейм», наливает себе вина и уходит, оставляя меня переживать в себе телефонный звонок. Иногда я восстанавливаюсь так в одиночестве целый час.

Моя душа после разговоров с матерью никогда не кажется мне доброй. Никогда. Ни единого раза.

Я пытался поговорить об этих звонках с окрыленной Дарси, но она почти совсем перестала со мной разговаривать, если честно. Она все еще оборачивает меня крылами и крепко держит так каждую ночь. Она также все еще роняет перья, а я продолжаю собирать их в пакет. Я держу его на третьей полке ее шкафа, рядом с ее аккуратно сложенными свитерами. Я в каком-то смысле осознаю, что Дарси все больше и больше становится ангелом – то есть все меньше и меньше человеком. Я начинаю понимать, что моей жизни с окрыленной Дарси должен вскорости прийти конец и что внутренний отсчет уже пошел.

Меня подмывает обсудить это все с Джилл, особенно учитывая, что она все время повторяет, что я могу ей во всем довериться и что она совершенно серьезно готова выслушать все, что мне захочется ей рассказать. Она также клянется, что никогда и никому не расскажет о моих секретах, хотя она по крайней мере однажды именно так и сделала, проболтавшись Исайе про фильм ужасов еще до встречи в библиотеке. Я подробно опишу ее в следующем письме, потому что немного засыпаю, а у меня впереди еще ночь с Дарси в спальне за запертой дверью.

Карл. Карл. Карл.

Это я решил еще раз попробовать заставить Вас появиться внезапно передо мной, как Железный Ганс. Вдруг это побудит Вас написать мне в ответ, или позвонить, или даже постучаться в мою дверь. Вам не обязательно приводить с собой метафорическое подобие коня, доспехов и братьев-рыцарей, потому что обо всем этом я позабочусь, как для себя, так и для Эли.

Мне кажется, Вы можете мной гордиться. Да и собой, собственно. Неужели Вам не хочется воочию наблюдать плоды своих усилий?

Карл. Карл. Карл.

Это мой зов.

Слышите ли Вы его?

Ваш самый верный анализируемый,

Лукас

9

Дорогой Карл!

В тот вечер Джилл отвезла нас с Эли в библиотеку с таким расчетом, чтобы быть на месте за сорок пять минут до начала нашего выступления. Мы не хотели, чтобы кто-нибудь из прибывших заранее увидел чудовище прежде времени. Эли был уже костюме – включая перчатки и маску, – но мы накрыли его простыней, в которой прорезали две дырки для глаз. Выглядел он как самое настоящее привидение – вариант для детей, самый простой костюм на Хэллоуин.

Эли все время повторял, что ему жарко. По его словам, пот уже плескался в резиновых бахилах. Он вслух размышлял, что нужно было бы разносить костюм сильнее, повторяя: «Как же мы об этом не подумали». Он также примерно миллион раз заявил: «Надо прорезать щели для вентиляции – в тех местах, где они будут скрыты перьями, разумеется, – потому что иначе я тут сварюсь».