Свет – это мы

Тут с меня начал ручьем катиться пот. Я решил, что это просто августовская жара, несмотря на то, что нас обдували огромные вентиляторы. В мою сторону было направлено невероятно много камер и телефонов, непрерывно вспыхивающих, потом какая-то девушка вела меня за руку мимо репортеров, повторяя, что я, к сожалению, не смогу ответить на их вопросы, потом мы быстро прошли мимо места, выделенного под фотосессию, хотя я знал, как Джилл хотелось в ней участвовать, потом Джилл сказала, что будет ждать меня уже на местах, рядом с траурной лентой, помещенной Марком и Тони на кресло, в котором была застрелена Дарси, а потом я оказался в личной уборной Марка и Тони, глядя в зеркало и не понимая, является ли все еще мною тот человек, с которым я поддерживаю визуальный контакт.

Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем моя сопровождающая принялась стучать в дверь, говоря, что пришло время мне произнести речь, но этого времени оказалось достаточно, чтобы я потерял последнюю связь с действительностью. Я обнаружил себя в раннем фильме Спайка Ли – я скользил вперед, не передвигая ноги. Потом я оказался за кулисами, а на сцене Марк, Тони и Эли обсуждали искупающую и объединяющую силу искусства, повторяя, насколько несгибаемым оказался дух города Мажестик в штате Пенсильвания, и выражая уверенность, что таким он навсегда и останется.

Внезапно я понял, что они говорят обо мне, не упоминая при этом моего имени, и приписывают мне свойства, которыми я больше не обладаю. Наконец я услышал, что Марк провозгласил:

– Дамы и господа, прошу приветствовать – Лукас Гудгейм!

Весь Большой зал вскочил на ноги, и раздались такие громкие аплодисменты, что я начал опасаться за целость штукатурки. Моя сопровождающая легонько подтолкнула меня, и я выплыл на сцену перед красным бархатным занавесом, снова без участия ног – я ими вообще не шевелил, не говоря уж о том, чтобы ставить их по очереди одну впереди другой. Когда я добрался до середины, Эли протянул мне микрофон, и они все вышли в противоположную кулису.

Овация продолжалась еще какое-то время, но в конце концов все снова уселись, издав при этом характерный звук сотен людей, одновременно занимающих свои места. Потом наступила мертвая тишина. Мне прямо в глаза светил прожектор, поэтому лица публики сливались в единое пятно, делая невозможным для меня выделить из них окрыленную Дарси. Меня это обеспокоило, но вскоре я вспомнил, что Дарси, если она вообще явится, не станет сидеть в кресле, а будет парить в воздухе. Я понимал, что мне требуется вызвать к жизни сильного Лукаса, чтобы он произнес необходимые слова, почтил память погибших и подкрепил дух собравшихся, но я был полностью поглощен желанием в последний раз увидеть свою жену в ангельском обличье.

«Запрокинь голову и подними лицо кверху», сказал у меня в голове какой-то подозрительный незнакомый голос.

Мне и так очень хотелось сделать именно это, но тут меня полностью парализовал внезапный ужас.

«Посмотри наверх! Сейчас же!» – приказал голос, и меня начало неудержимо трясти.

– Лукас! Все в порядке! – услышал я голос Джилл из зала. – Я иду!

Судя по доносившимся до меня звукам, люди вставали, чтобы дать Джилл проход, а она спешила к сцене, на которой я стоял. Я различал ее торопливые шаги. Потом они перешли в бег. Я понял, что мое время почти истекло.

«Пора!» – сказал темный голос. – «Хватит!»

Я почувствовал, будто кто-то схватил меня сзади за волосы и потянул вниз, так что мое лицо задралось кверху и я вынужден был посмотреть на потолок – на Микеланджело в варианте для Мажестика, как Дарси всегда его называла. На картину, которую мы с ней восхищенно разглядывали всякий раз, когда оказывались в этом здании. Я увидел и солнце, и небо, и облака. Но кроме них я увидел еще и то, что бросило меня на колени. Потом я закричал. Потом стал колотить себя по голове, по груди, по бедрам. Потом принялся сдирать ногтями кожу с лица. Я значительно преуспел в нанесении себе ущерба, прежде чем добрые горожане сумели меня скрутить, под всхлипывания Джилл, которая непрерывно бормотала извинения.

Вскоре я, крепко прикованный к носилкам, уносился прочь в машине скорой помощи, и два молодых фельдшера, едущих со мной, уверяли меня, что все будет хорошо. Хорошо не будет еще очень долго, в этом я был уверен. Поэтому я продолжал кричать.