Свет грядущих дней

Снова в Бендзине[598]. Рано утром Реня услышала отдаленные выстрелы. Посмотрела в окно и увидела, что небо светлое, как днем. Прожекторы высвечивали страшную кутерьму, гестапо и солдаты окружили гетто. Люди, в одних рубашках, а то и вовсе голые, метались по улицам, «как пчелы, выкуренные из улья».

Реня вскочила с постели: депортация! Всего через несколько дней после ее возвращения из Варшавы, после ликования, вызванного у товарищей привезенным ею оружием, после того как Сара едва не лишилась чувств от радости ее благополучного возвращения, теперь – это.

Но они наконец-то были готовы.

Четыре часа утра. Фрумка и Гершель приказали всем спуститься в бункер. Почти всем. Несколько человек – те, у кого имелись зондер-пропуска, – должны были остаться в комнатах для отвода глаз. Если нацисты увидят, что дом пуст, они начнут искать. А если найдут бункеры, все погибнут. Лучше представить дело так, будто люди занимаются своими обычными делами.

Времени на размышления не оставалось. Некогда было реализовывать амбициозные планы[599]. В комнатах наверху осталось девять человек. Остальные, в том числе Реня, проползли через проделанное в плите отверстие, обычно закрытое крышкой. Один за другим они оказывались в безопасном помещении, подготовленном заранее. Кто-то из оставшихся в комнате товарищей опустил крышку обратно на плиту и закрепил ее.

Реня села.

Час спустя послышался топот сапог. Потом немецкая речь, ругательства, хлопанье дверей, звуки переворачиваемой мебели.

Реня с товарищами не шевелились, почти не дышали.

Полная тишина и неподвижность.

Наконец нацисты ушли.

Но тесно набившиеся в бункер люди продолжали сидеть неподвижно еще несколько часов. Почти тридцать человек теснились в маленьком бункере. Воздух поступал в него лишь через крохотную щель в стене. Внутри царила мертвая тишина, если не считать тихого жужжания мухи. Постепенно людей обволакивала невыносимая духота. Потом – вонь. Люди стали разгонять воздух руками, стараясь не дать друг другу упасть в обморок. Внезапно лишилась чувств Ципора Мардер. К счастью, у группы было в запасе немного воды и нюхательная соль, девушку попытались привести в чувство, но она оставалась неподвижной, ее одежда насквозь промокла от пота. Что было делать? Остальные и сами еле дышали. Они щипали и похлопывали Ципору, пока она наконец еле заметно не пошевелилась. От недостатка кислорода всех тошнило. «Во рту пересохло от чудовищной жажды», – вспоминала Реня.

Одиннадцать часов утра. Наверх, судя по тишине, никто не возвращался. Семь часов в бункере; сколько еще люди смогут продержаться? Они сидели еще полчаса. Потом издалека – одинокий голос. Звук, который, казалось, донесся из могилы. А за ним – целый хор жутких, пронзительных криков. Реня услышала сверху звуки бьющихся в конвульсиях тел.

Все ждали, когда кто-нибудь из товарищей наверху откроет крышку плиты.

– Кто знает, есть ли там еще кто-нибудь? – сказала Фрумка почти безнадежно. Никто не приходил.

И наконец – шаги. Крышка откинута.

Макс Фишер, отвечавший в «Атиде» за сирот[600], и юная Ильза Хансдорф[601] вернулись. По чистой случайности они избежали депортации. Страшный вой вырвался из груди Рени: семеро лучших! Погибли!

Рене потребовались огромные усилия даже для того, чтобы просто выслушать то, что рассказывали товарищи. Всех согнали на пустой участок, огороженный веревкой и охранявшийся еврейской милицией. Евреев выстроили в длинную шеренгу. Немцы даже не смотрели на рабочие удостоверения, не делали различия между старыми и молодыми. Гестаповец со стеком шел вдоль шеренги и сортировал: одних отправлял направо, других налево. Какую часть отправят на убой, какую оставят жить? Наконец стало ясно, что правую группу повезут на вокзал, остальных отпустили по домам. Всего лишь коротким взмахом маленькой палочки – направо-налево – евреев обрекали на смерть или оставляли жить.

Многие пытались бежать и были застрелены.

Реня с товарищами вышли на улицу и остановились перед своим маленьким домом. Все напрасно. Невозможно было никого вырвать из группы, которую направляли в поезда. Другие люди с воем бегали к полицейскому участку и обратно. У одного забрали мать, у другого отца, мужа, сына, дочь, брата, сестру… От каждого оставшегося «кого-то оторвали». Люди падали в обморок на улицах. Одна мать, обезумев, требовала, чтобы ее тоже взяли в группу, предназначенную для депортации: у нее забрали двух взрослых сыновей. Пятеро детей рыдали навзрыд: у них отняли отца и мать. Им некуда было идти. Старшему – всего пятнадцать. Дочь заместителя председателя юденрата, бросившись на землю, рвала на себе одежду. У нее забрали отца, мать и брата, она осталась одна. Зачем ей жить? Отовсюду – крики отчаяния. Но все бесполезно. Те, кого забрали, не вернутся никогда.

В том числе Гершель Спрингер. Гершель, который дни и ночи помогал людям, спасал их, которого любили все евреи, уважала вся община. Все, включая Реню, оплакивали его, как родного отца.