Свет грядущих дней

Очнувшись, она чувствовала себя словно бы плавающей в пруду. На ней не было ничего, кроме юбки. Вокруг стояли ведра, из которых ее окатывали водой, чтобы привести в чувство.

Двое гестаповцев помогли ей встать. Она пошарила в поисках свитера, чтобы прикрыть им наготу.

Допрос возобновился.

Они проверяли, нет ли расхождений в ее показаниях. Почему она не признается?

Угрожая пистолетом, один из гестаповцев сказал:

– Не хочешь говорить – иди за мной. Пристрелю тебя как собаку.

Реня пошла за ним вниз по лестнице. Сверкнул пистолет. Реня почти обрадовалась – слава богу, конец ее мучениям.

Она в последний раз повернула лицо к закату и впитывала его в себя, ощущая каждый оттенок цветовой гаммы, каждую тень. Как прекрасна природа, с точностью и изяществом разграничивающая каждый переход, каждое превращение.

На улице гестаповец с искренним любопытством спросил:

– Ты что, не понимаешь, что это чудовищное расточительство – умирать такой молодой? Как ты можешь быть настолько глупой? Почему ты не говоришь нам правду?

Не задумываясь, Реня ответила:

– Пока на свете есть такие люди, как вы, я не хочу жить. Я сказала вам правду, а вы стараетесь выколотить из меня ложь. Я не буду лгать! И умру с радостью.

Он несколько раз ударил ее, потом привел обратно и передал сослуживцам. «Похоже, ему до тошноты надоело возиться со мной», – вспоминала потом Реня.

Один из гестаповцев пододвинул ей стул. Реня догадалась, что он решил действовать по-другому – задабривать. Гестаповец пообещал: если она скажет правду, ее отправят в Варшаву в качестве гестаповской шпионки. Она согласилась, но показаний своих не изменила.

Начальник приказал своим людям кончать эти игры.

– Дайте ей еще двадцать пять плетей, пока сама не начнет умолять, чтобы мы выслушали правду.

Двое гестаповцев стали безжалостно, яростно избивать ее. Кровь хлынула у нее из носа, из головы. Переводчица, не в состоянии видеть эту пытку, вышла из комнаты. Под ударами Реня отскакивала из одного конца комнаты в другой. Начальник велел продолжать избиение и сам несколько раз пнул ее ногой.

У Рени потемнело в глазах. Она ничего не помнила, ничего не чувствовала. Через некоторое время кто-то разжал ей зубы и влил в рот воды́. Глаза у нее оставались закрытыми. Кто-то говорил, склонившись к ее лицу:

– Да она уже окочурилась. Холодная, и пена изо рта идет.

На нее вылили еще несколько ведер воды. Реня была почти голая и мерзла, но притворялась бесчувственной. Гестаповец проверил пульс, несколько раз похлопал ее по щекам.

– Да нет, жива еще, сердце бьется.

Они склонились над ней, прислушиваясь, не скажет ли она чего, заглядывая в ее выпученные безумные глаза.

– Она окончательно спятила.

Девушку положили на скамейку. С нее капали кровь и вода. В тот момент она сожалела, что ее вернули к жизни: ведь снова начнут бить, и в этот раз она может не выдержать. Сердце тяжело стучало в ребра. Она утешалась тем, что, ничего не добившись от нее и осознав это, ее просто пристрелят.

Сама Реня встать не могла. Один из гестаповцев перевязал ей голову грязной тряпкой, натянул на нее свитер и, поддерживая под руку, подвел к столу. Пододвинув к ней протокол, сказал:

– Подпишись под этой наглой ложью.

В этот момент в комнату вошла его жена. Увидев лицо Рени, она поморщилась и отвернулась. Потом заметила часы Рени на столе и сказала мужу: мол, раз девица все равно умрет, она хочет взять их. Он ответил, что часы она получит, но еще не сейчас. Это разозлило ее, и, фыркнув, она ушла.

Гестаповец помог Рене держать перо, она поставила подпись.

После этого вызвали такси.

Водитель попросил охранника сесть на переднее сиденье, поскольку она выглядела больно уж «непривлекательно».

Но охранник отказался.

– Даже при том, что выглядит, как труп, – сказал он, – она вполне способна рвануть дверь и убежать.

Кошмар. Темнота. Из разговора мужчин она поняла, что ее не возвращают в Катовице, а везут в тюрьму Мысловице.

Таксист хмыкнул.

– Ну, наверное, это единственное лекарство от ее наглости.

Глава 26 Сестры, отомстите!

Реня и Анна

Сентябрь 1943 года[778]

Мысловице. В просторный двор они въехали в темноте[779]. Со всех сторон с цепей рвались гигантские собаки. Вооруженные охранники шатались по двору, готовые действовать. Гестаповец вошел в здание, чтобы передать протокол, потом вернулся, сел в такси и уехал. Новый гестаповец, лет двадцати двух от роду, оглядел Реню.

– Неплохо они тебя вспахали, а?

Реня не ответила.

Он жестом велел ей следовать за ним и запер в камере. Прищурившись, она рассмотрела в темноте лавку. Ни сесть ни лечь она не могла из-за боли. Невыносимой боли. Наконец ей удалось вытянуться на животе. Казалось, каждая косточка в ее организме, все ребра, позвоночник были разломаны на куски. Все тело раздулось. Она не могла пошевелить ни руками, ни ногами.