Свет грядущих дней

Даже сегодня есть этические сложности, касающиеся таких материалов в Соединенных Штатах. Воспоминания о бойцах могут создать впечатление, будто Холокост был «не таким уж страшным»[859], а это рискованно в ситуации, когда память о геноциде выветривается из общественного сознания[860]. Многие пишущие опасаются, что прославление участников Сопротивления слишком концентрирует внимание на этом явлении, наводит на мысль, что выживание в гетто было более чем просто везением, осуждает тех, кто не взял в руки оружие, и в конце концов возлагает вину на самих жертв[861]. Более того, этот сюжет вуалирует противопоставление «жертва – агрессор» и разоблачает богатые оттенками сложности, лежащие в основе серьезных раздоров внутри еврейской общины относительно того, как рассматривать проблему нацистской оккупации. А это неизбежно влечет за собой вопрос о евреях-коллаборационистах и евреях-повстанцах, которые воровали деньги, чтобы покупать оружие, – здесь на каждом шагу подстерегают сомнительные этические оценки. Ярость и неистовая риторика в воспоминаниях этих еврейских женщин ошеломляют. Так же как и тот факт, что многие из участниц Сопротивления были горожанками, принадлежавшими к среднему классу, более современными и искушенными, более похожими «на нас», чем хотелось бы признать. Все эти факторы размывают дискуссию[862].

И еще есть вопрос пола. Как правило, женщины выпадают из рассказов о событиях, в которых играли ключевую роль, их опыт вычеркивается из истории. Вот и в этом случае – деятельность женщин особенно замалчивалась[863]. По словам сына Хайки Клингер, ученого, специалиста по Холокосту Авиху Ронена, отчасти это обусловлено той ролью, какую женщины играли в молодежных движениях. Обычно им предназначалась миссия «спастись, чтобы рассказать». Им вменялось в обязанность стать документаторами и историками-очевидцами. Многие ранние летописи Сопротивления написаны женщинами. И как авторы, утверждает Ронен, они писали прежде всего о деятельности других, обычно мужчин, а не о своей собственной. Их личный опыт отодвигался на задний план[864].

Ленор Вейцман[865], одна из основных исследовательниц темы «женщины и Холокост», объясняет: вскоре после публикации воспоминаний этих женщин вышли написанные мужчинами солидные исторические труды, сосредоточенные на деятельности мужчин, а не девушек-связных, которые и сами принижали значение своей деятельности. В этих трудах с почтением рассказывается о тех, кто участвовал в боях – эта организованная борьба была у всех на виду, между тем как подпольная работа считалась обыденной. (Если и так, нельзя забывать, что многие молодые еврейки принимали непосредственное участие в сражениях, входили в боевые подразделения и, следовательно, не могут быть вычеркнуты из истории.)

Даже когда женщины пытались рассказать о своем опыте, их воспоминания зачастую умышленно замалчивались. Некоторые из них подвергались цензуре по политическим соображениям, некоторые встречались с постыдным равнодушием, а к некоторым относились с недоверием, обвиняя авторов в том, что они все выдумали. После освобождения один американский военный репортер предупредил участников партизанского отряда Бельских Фруму и Мотке Бергер, чтобы они не повторяли своих рассказов, потому что их сочтут лжецами или сумасшедшими[866]. Многие женщины встречались с осуждением: родственники обвиняли их в том, что они сбежали, чтобы воевать, вместо того чтобы остаться и заботиться о родителях[867], были и такие, кто укорял их в том, что они «обеспечивали себе безопасность через постель». Об этих женщинах судили в соответствии с давним предубеждением, будто чистые души погибают, а лукавые выживают. Очень часто, когда их уязвимые для критики излияния принимались без малейшего сострадания или понимания, женщины уходили в себя и хоронили свой военный опыт глубоко на дне души.

Происходила психологическая адаптация. Женщины сами заставляли себя молчать. Многие считали, что это их «священный долг» «мирового значения»[868] – вырастить новое поколение евреев и держать свое прошлое при себе из отчаянного желания создать «нормальную» жизнь для своих детей и для себя. Когда закончилась война, многим из этих женщин было чуть больше или чуть меньше двадцати пяти лет, у них было все впереди и им необходимо было найти свой путь, чтобы двигаться вперед. Далеко не все желали стать «профессиональными выжившими»[869]. Члены семей тоже призывали их к молчанию, опасаясь, что им будет слишком тяжело хранить свои воспоминания и что, бередя старые раны, они рискуют полностью себя разрушить.