Свет грядущих дней

Поезд медленно двинулся. Люди на перроне побежали рядом, не желая отпускать своих любимых. Реня тоже никак не могла отпустить их – не из рук, из своих чувств. Она так хотела радоваться, восхищаться ярким солнцем, роскошным пейзажем, но на душе было тяжело, безутешно, потому что она неотступно думала о Саре, Ализе, сиротах, оставшихся в Польше, о своем брате Янкеле, обо всех детях.

Реня ехала в группе из десяти человек. Фотографии у большинства из них в паспортах были настоящие, а именами некоторые пользовались ложными. По иммиграционным палестинским документам Реня была «также известна как Ирена Глик, а иногда Ирен Ньюман». Среди документов имелось подписанное заявление, что ее брак с Ицхаком Фишманом, также известным как Вилмос Ньюман, фиктивен – предположительно они обручились, чтобы облегчить эмиграцию. (Ицхак, который на сделанной в Будапеште фотографии группы «Свобода» стоит рядом с Реней в элегантном пиджаке с широкими лацканами, на самом деле был женат на Хане Гелбард, связной «Свободы» в Варшаве.) Каждая фиктивная супружеская пара везла с собой либо сирот, либо детей тех родителей, которые не могли выехать. Дети были в восторге, с волнением предвкушали новое приключение.

Реня доехала до границы следующим вечером. Настанет ли когда-нибудь конец этим проверкам? Осмотр багажа прошел без осложнений. В Румынии они узнали, что сотрудников палестинского консульства арестовали, однако – хоть и не без нервозности – сумели благополучно пересечь болгарскую границу. Здесь железнодорожный путь оказался перекрыт огромным валуном. Пришлось пройти полмили пешком, чтобы пересесть в другой состав. Болгары – и военные, и дорожные рабочие, и гражданские лица – охотно помогали евреям. Их доброе отношение Реня вспоминала все время, пока поезд змеился по отрезку пути до турецкой границы.

Вот-вот им предстояло покинуть Европу.

Только теперь, осознав наконец, что будущее, в котором она сможет смотреть на людей и не бояться их ответных взглядов, скоро действительно наступит, Реня испытала первые проблески радости.

Бенито ждал их на вокзале в Стамбуле с еще одним товарищем, которого Реня обозначила одним инициалом «В». Все были в приподнятом настроении. Остановились в гостинице. В. забросал их вопросами о своих знакомых. Он с радостью опекал Маниша, прибывшего с первой группой, и вообще был постоянно занят, стараясь связаться с немногими оставшимися евреями по всей Европе. Слушая рассказы вновь прибывших об их потерях, он «плакал, как ребенок». В. отчаянно хотел вырвать из Польши Цивью, но та отказывалась уезжать. Ей так много еще надо было там сделать, писала она в письмах. Она должна остаться.

Евреи свободно ходили по стамбульским улицам. Никто за ними не увязывался, никто не показывал на них пальцем. Реня провела в Стамбуле неделю, не переставая удивляться тому казавшемуся странным факту, что никто ее не подозревает и не преследует. А потом – на пароходе через пролив Босфор, на поезде через Сирию с остановкой в Алеппо – до столицы Ливана Бейрута.

Шестого марта 1944 года[842] Реня Кукелка, девятнадцатилетняя стенографистка из Енджеюва, прибыла в Хайфу – Палестину.

Часть 4 Эмоциональное наследие

Интервьюер. Как вы?

Реня (после паузы). Как обычно, прекрасно[843].

Яд Вашем. Свидетельские показания, 2002 г.

Мы освободились от страха смерти, но не от страха жизни[844].

Хадасса Розенсафт, дантистка, узница Освенцима,

которая крала еду, одежду и медикаменты для больных заключенных

Глава 30 Страх жизни

Те, кто выжили, всегда будут – как лист, приклеенный к дереву, всем чужой лист, потерявший свое родное дерево, которое умерло… И будет он летать, гонимый ветром, и не найдет себе места, не найдет ни тех листьев, с которыми вместе рос, ни клочка старого неба. Невозможно прирасти к новому дереву. И бедный листок будет скитаться, зовя старые, пусть и печальные, дни и вечно мечтая вернуться, но так и не находя своего места[845].

Хайка Клингер. Я пишу эти слова для вас

Март 1944 года