Свет грядущих дней

Он еще оставался в сознании, когда его вытащили из бункера. Но семья была обязана сообщить об инциденте в полицию. Меир умолял Павла не выдавать их, и тот заверил его, что не собирается. Однако он был не в лучшем состоянии. Прибыла полиция, он дал показания, предъявил самодельный пистолет Меира, заявил, что украл его у партизан во время военной операции и что пистолет непроизвольно выстрелил, когда он чистил его. «Скорая» забрала Павла в больницу в Катовице. Через два дня он умер.

Несмотря ни на что Кобилецы не настаивали, чтобы товарищи покинули их дом, но те были слишком напуганы, и при первой же возможности их отправили в Словакию.

Реня получила сообщение: они с Хайкой должны немедленно ехать, их документы для эмиграции в Палестину готовы. В Венгрию отослали их фотографии, девушкам предстояло сделать остановку в Будапеште, чтобы забрать документы.

Их мечта!

Реня написала Саре и Ализе, что у нее появилась возможность совершить алию и что они должны как можно скорее приехать в Словакию с детьми.

В день ее отъезда в Венгрию группа получила письмо от одного из сотрудничавших с ними контрабандистов: снег в горах напа́дал теперь высотой до бедра, и польско-словацкая граница стала непроходима. Больше они не могут совершать переходы[835]. Вот так.

Все почернело у Рени перед глазами. Она поняла, что Сара не приедет, и почувствовала, что никогда больше не увидит сестру. Она осталась единственной выжившей из Кукелков[836].

* * *

Начало января 1944 года: Реня не могла позволить себе упустить единственную возможность.

Она ехала с Хайкой, Бенито и Моше из «Юного стража», который бегло говорил по-венгерски. Они сели в поезд. Он должен был довезти их до последней станции на территории Словакии. Границу предстояло пересечь в паровозе грузового состава.

Было поздно и темно. Машинист спустился по лесенке из паровоза и жестом велел следовать за ним. Реня, Хайка и Моше залезли внутрь. Бенито оставался помогать другим. В паровозе уже было несколько человек, все сидели, скорчившись и прижавшись друг к другу. Паровозная бригада, всем членам которой заплатили, утрамбовала их по темным углам. Состав начал медленно двигаться, все молились, чтобы на границе не было проверки. От парового котла шел невыносимый жар, Реня не могла дышать. Каждый раз, когда поезд останавливался, они, скрючившись, припадали к полу. К счастью, путь был недолгим. Реня не позволяла себе думать об Ализе, детях, о Саре.

На первой венгерской станции машинист выпустил из трубы длинную струю пара, который окутал паровоз густым облаком.

– Вперед! – скомандовал он Рене. Пар скрывал беглецов, выползавших из паровоза и перебегавших в здание станции. Машинист купил им билеты и показал, где стоит пассажирский поезд до Будапешта.

Поездка заняла полтора дня, путь пролегал через все более теплые климатические зоны; за все время товарищи не произнесли ни слова, чтобы не вызвать подозрений. «Венгерский язык звучит чужеродно и странно, – писала Реня. – В облике венгров есть семитские черты. Трудно отличить еврея от венгра-арийца»[837]. Большинство здешних евреев говорили по-венгерски, а не на идише или иврите. Наблюдательность, которую Реня развила в себе, живя под немцами в Польше, тут не требовалась. Евреям здесь не вменялось в обязанность носить нарукавные повязки или звезды, пришитые к груди. В поездах не проводили проверок документов и багажа; наверное, никто и представить себе не мог, что здесь окажутся еврейские беженцы из Польши.

И вот наконец Будапешт. На огромном вокзале царили теснота и суета. Полицейские проверяли сумки пассажиров. Реня прошла контроль быстро и заспешила вместе со всеми по адресу, который им дали. Моше с его знанием венгерского оказался незаменим.

Они доехали на трамвае до палестинского представительства, которое было битком набито людьми, говорившими на немецком, польском, идише и венгерском. Всем требовались документы, все предъявляли заявления с объяснением, почему им необходимо уехать немедленно. Все они заслужили разрешения на алию! – подумала Реня. Тем не менее британцы сохраняли квоты на въезд в Палестину и ограничивали еврейскую иммиграцию. Первыми в очереди на визы считались беженцы из Польши, пережившие самые страшные мучения. Среди них была и Реня.

Она с нетерпением ждала отъезда, который все время откладывался. Сначала не приняли ее фотографию. Потом, когда паспорт был уже готов, началась волокита с турецкой визой. Чем ближе она была к цели, тем более нервным становилось ожидание. Приходилось жить в состоянии постоянной неопределенности. «Мы все время думали: вот-вот случится что-то еще, что отсрочит нашу алию, – вспоминала впоследствии Реня. – Неужели все пережитые нами невзгоды были напрасны? Ситуация в Венгрии в тот момент была благоприятной, но могла измениться в любую минуту». Она уже привыкла к тому, что жизнь не обещает никакой стабильности, что время пролетает мимо, шансы становятся тонкими, как папиросная бумага, и всем правят часы. Она это знала.

* * *