Свет грядущих дней

Несмотря на полную разруху в стране, почтовая связь продолжала действовать, и однажды пришло письмо. Дрожащими руками Реня развернула его и узнала, что Аарон жив. Но ужас его жизни потряс ее: молодые люди спали в хлеву для скота на соломе, которую им никогда не меняли; работали от рассвета до заката, голодали и замерзали, питались дикими ягодами и сорняками, которые удавалось сорвать. Их ежедневно избивали – многих после этого товарищи несли «домой» на плечах, – а вечером заставляли заниматься гимнастикой, и тех, кто был не в состоянии делать упражнения, расстреливали. Вши въедались в плоть. Умывальников не было. Туалетов тоже. Вонь стояла чудовищная. А потом пришла дизентерия. Отдавая себе отчет в том, что дни их сочтены, некоторые парни бежали; в своей приметной одежде посреди зимней стужи они вынуждены были обходить города стороной и пробираться через поля и леса. Гестаповцы преследовали сбежавших и в назидание истязали оставшихся.

Реня немедленно послала брату посылку: одежду с зашитыми в подкладку деньгами, чтобы Аарон мог купить билет домой, если ему удастся сбежать. Каждый день она наблюдала за возвращавшимися домой беглецами. Смотреть на них было больно: кожа да кости, все тела покрыты язвами и сыпью, одежда кишела вшами, руки и ноги распухли. Юноши стали похожи на немощных стариков. Но где же Аарон?

Сколько евреев были угнаны в неизвестность! «У кого-то отец, у кого-то брат, сестра или мать, – писала Реня. – Каждая семья недосчитывалась одного из своих членов».

Но все познается в сравнении. Вскоре Реня узнала, что «недосчитаться одного члена семьи» – это еще хорошо. Удачей можно было считать, даже если от семьи оставался в живых только один человек.

Реня понимала, что свою удачу она должна ковать сама.

* * *

Однажды вечером, когда над хлипкими крышами гетто уже сгущались сумерки, пришло распоряжение. Каждое послание, каждая маленькая записочка таили в себе потенциальную угрозу того, что жизнь может измениться навсегда, что хилое подобие уюта, которое удалось создать, чтобы как-то выжить, будет сметено. На сей раз Кукелкам[162], вместе с 399 самыми богатыми семьями гетто, было велено покинуть город. К полуночи.

Реня и раньше видела, как богатые люди пытались откупиться от выполнения тех или иных распоряжений, давать взятки в юденрате, чтобы вместо них послали на принудительные работы других, или нанимать кого-нибудь, кто согласился бы занять их место. Люди пытались справляться с бедами как умели, играя по правилам, к которым привыкли, – только теперь игра шла безо всяких правил. Богатых уважали только другие евреи, немцам было на них наплевать. Самые богатые семьи пытались откупиться и от этой депортации, но юденратские сундуки уже были полны доверху прежними взятками, напротив, каждой богатой семье выдали по пятьдесят злотых на дорожные расходы.

Кукелки лихорадочно взвалили свои пожитки на сани, и отправились в ночь. В Водзиславе, где их выбросили, стоял мороз. Реня поняла, что это было частью немецкого плана: перебрасывать евреев из одного города в другой безо всякой причины – просто чтобы позорить и подавлять их дух. Дрожа, Реня поплотнее запахнула пальто (слава богу, что оно у нее еще было) и беспомощно наблюдала, как впавшие в истерику матери смотрят на своих синеющих от холода младенцев. Водзиславские евреи впускали матерей с полумертвыми детьми в свои овчарни, которые хоть немного защищали их от воющего ветра.

В конце концов всех евреев согнали в промерзшую синагогу с обледеневшими стенами и накормили супом из общественной столовой. Некогда самые богатые и влиятельные люди своей общины, теперь они смирились с тем, что в новых условиях есть только одна важная задача – выжить. «Немцы добились того, что сердца евреев ожесточились, – писала Реня, чувствуя, как твердеет стержень ее собственного характера. – Теперь каждый был только сам за себя и готов вырвать кусок изо рта собрата»[163]. Как заметил один наблюдатель по поводу очерствения душ, происходившего в Варшавском гетто: «Если кто-то видел мертвеца на улице, первым делом он снимал с него обувь»[164].

* * *

Как и во всех гетто, распоряжения становились все более варварскими.