Свет грядущих дней

В первые военные недели «Свобода» послала Ханце на восток, во Львов, чтобы оживить деятельность тамошнего отделения. Она воодушевляла всех своей энергией, напоминала, как им повезло оказаться на советской стороне, и всячески поднимала их моральный дух. В Пинске она навестила родителей и сообщила им «радикальную» новость. Ее подруга писала: «Никогда не забуду момента, когда Ханце сказала родителям, что собирается вернуться в оккупированную нацистами часть Польши. В комнате повисла мертвая тишина. Словно мир взорвался и окаменел. Ни один мускул не дрогнул на лицах ее родителей, пока она делала свое ошеломляющее заявление. После нескольких секунд жуткой тишины ее отец пришел в состояние страшной тревоги, но сказал: “Ну, доченька, если ты чувствуешь, что должна ехать, поезжай с Божьей помощью”»[178]. Конечно, она хотела вернуться. Когда в первый раз ей не удалось перейти границу – Ханце застыла, лишь вступив в холодную реку, которую, как предполагалось, должна была переплыть, – она настояла на том, чтобы повторить попытку.

И вот теперь, в самый священный день года, когда в столовой варшавского штаба «Свободы», вдали от родного города, Ханце, со своими как всегда разлетающимися косами, в головном платочке и цветастой блузке с пышными короткими рукавами, произносила речь о достоинстве, в дверь ворвалась ее сестра Фрумка.

Фрумка принесла новость: еврейский квартал будет изолирован. Они утратят всякую связь с внешним миром, с другими группами, лишатся работы, еды – всего. Присутствовавшие были знакомы с порядками в провинциальных гетто, но не могли себе представить, что такое может случиться в Варшаве, в европейской столице. Цивья и Фрумка понимали, что движению предстоит перераспределить ресурсы, реорганизоваться и переучиваться. Еще один резкий поворот.

* * *

Когда ворота гетто захлопнулись, замкнув более четырехсот тысяч евреев[179] на крохотной территории, окруженной высокой толстой стеной с торчащими осколками стекла поверху, сосредоточенность «Свободы» на помощи, образовании и мероприятиях культуры не только не пошла на убыль, а стала более интенсивной. Цивья была уверена, что только так они смогут поддерживать дух в жителях гетто и помогать им выдержать немецкую оккупацию.

«Свобода» не была одинока. Многие организации вели культурную работу и оказывали помощь людям. Тысячи евреев – узников гетто рисковали жизнью, участвуя в представлениях, любительских и профессиональных, на идише и на польском, в репетициях спектаклей и конкурсах. Они показывали сатирические инсценировки в кофейнях и просветительские представления в театрах. Актеры, чтобы заработать дополнительно немного денег, играли в спектаклях, тайно устраивавшихся в подвалах. В Варшавском гетто существовал свой «Бродвей»: только на одной этой улице работало около тридцати сценических площадок[180]. Бунд проводил также концерты[181]. Были открыты семь бесплатных столовых и две чайные, организованы подпольная медицинская школа, отделение Социалистического Красного Креста, обширная школьная сеть, дневные лагеря, спортивные общества, устраивались литературные мероприятия. Учитывая то, что политические собрания были незаконны[182], общественные столовые служили местами нелегальных встреч.

Для «Свободы» приоритетом считалось просвещение[183]. Несмотря на противодействие юденрата, на улице Дзельна в 1940–1941 годах было проведено три больших семинара. На первом присутствовало пятьдесят представителей от двадцати трех отделений со всей Польши, а также знаменитости, в том числе поэт Ицхак Каценельсон, историк и общественный деятель Эммануэль Рингельблюм и педагоги-воспитатели Януш Корчак и Стефа Вильчинская – со всеми ними Цивья познакомилась в кулуарах юденрата. В течение полутора месяцев участники учились и размышляли о будущем. Постоянная образовательная программа Дзельны предлагала курс изучения Библии, литературные чтения, лекции ученых и выступления театральных коллективов.