Свет грядущих дней

Несколько дней она провела в доме своей провожатой в Ченстохове – ела, спала, тосковала, резко просыпалась от безумных мыслей. Уже несколько лет она не видела сестру – целую вечность. Как выглядит сейчас Сара? Узнают ли они друг друга? Сможет ли она перейти границу? Реня чувствовала себя странно уютно в этой части Польши, где была посторонней. Ее чужеродность здешним местам казалась преимуществом: никто не мог ее тут узнать. Здесь ее еврейство было похоронено еще глубже.

* * *

Переход границы прошел без эксцессов, и, оказавшись в Бендзине, Реня пошла по улицам, поднимавшимся к за́мку, мимо свидетельствовавших о довоенном великолепии[290] разноцветных декоративных фасадов с закругленными балконами в стиле ар-деко, искусно выполненными гаргульями и балюстрадами – к кибуцу «Свободы»! Оптимистично настроенная восемнадцатилетняя девушка взлетела по лестнице и распахнула дверь. Перед ней открылась прихожая, сверкающая в солнечном свете, и комната, в которой находились юноши и девушки, чисто одетые, сидевшие за столами и читавшие. Это выглядело совершенно нормально.

Но где Сара? Почему она не встречает сестру?

Из-за стола встал и представился ей молодой человек – Барух. Он, как и все тут, знал, кто она. Реня сделала глубокий вдох. Какое же удовольствие – быть самой собой.

Барух произвел на Реню впечатление доброго, инициативного и жизнерадостного человека. Он проводил ее на два лестничных пролета вверх, к спальням. В комнате было тихо и темно. Реня осторожно вошла и в следующий миг издала приглушенный стон.

На кровати лежала Сара. Сара!

Барух взял Реню за руку и подвел поближе.

– Сара, – тихо позвал он, – можно Рене войти?

Сара выпрыгнула из постели и закричала:

– Реня! Ты – единственное, что осталось у меня в этой жизни. Я так о тебе беспокоилась.

Реня почувствовала теплоту объятий и поцелуев Сары. На матрас закапали слезы. Несмотря на слабость, Сара первым делом повела сестру на кухню – кормить. Там, при ярком свете, Реня увидела, каким истощенным стало лицо сестры – кожа да кости. Она старалась не думать о том, что несколько лет назад Сара получила документы для эмиграции в Палестину. Хозяин обувного магазина, где она работала, даже предложил ей финансовую помощь для переезда, но их отец был слишком горд, чтобы попросить своих родственников добавить недостающее. Поэтому Сара осталась. Как она постарела, с тревогой отметила про себя Реня. На вид Саре никак нельзя было дать ее двадцать семь лет. Но глядя, с каким энтузиазмом и любовью сестра выставляет для нее еду, Реня подумала: Зато душой она все еще молода.

* * *

Сестрам нужен был план спасения родителей, и они целыми днями проворачивали в голове разные идеи, но не могли придумать ничего путного. Как выяснилось, обещание провожатой Рени привезти Лию и Моше из Мехува было ложью. Об этом предательстве Реня даже думать себе не позволяла, чтобы не дать гневу пожрать ее. Перед Сарой и Реней встало множество проблем. Для начала в кибуце не было лишней комнаты для сестер Кукелков. А кроме того плата за перевод родителей через границу была запредельной. Неподъемной для них.

Потом от родителей пришло письмо, содержание которого повергло сестер в ужас.

Последние дни Лия и Моше жили на маленькой грязной окраине Сандомира, городка к востоку от Мехува, жили, как скот. Евреи теснились там в крохотных комнатенках с покрытыми плесенью стенами, спали прямо на полу, в лучшем случае на жиденьких сенных матрасах. У них не было ни еды, ни топлива, чтобы обогреть помещение. Страх постоянно одолевал их: депортация, ликвидация, казнь, просто поджог всего гетто… Любое из этих злодеяний могло совершиться в любой момент.

Янкеле написал отдельное письмо, он умолял сестер помочь им, забрать в Бендзин, хотя бы на время. Он хотел одного: быть с сестрами – единственными людьми, на которых он мог рассчитывать. Несмотря на царивший вокруг нечеловеческий ужас, он цеплялся за жизнь.

«Наши родители могут пойти на то, о чем даже подумать страшно: совершить самоубийство, – писал он. – Но пока я с ними, они не теряют рассудка». Каждый день он тайком убегал из гетто, чтобы заработать хоть немного денег. Каждый грош, который ему удавалось раздобыть, шел в счет ста двадцати злотых – платы за разрешение переночевать на дощатом настиле под открытым небом, где люди лежали в тесноте, словно сельди в бочке. Мать, отец и сын согревали друг друга собственным теплом. «А черви едят нашу плоть», – описывал Янкеле. Они месяцами не имели возможности сменить белье и одежду. У них не было ни мыла, ни проточной воды.

Водя глазами по строчкам этого письма, Реня чувствовала, как ей становится плохо. Что она может предпринять? Ночами она лежала без сна, объятая ужасом, что приходит конец им всем.