Свет грядущих дней

Плюс ко всему продолжались облавы, и Реня была одной из мишеней. Ей приходилось проявлять двойную осторожность, поскольку она была «некошерной»[399]. По ночам жандармы и еврейская милиция охотились за ней и другими беженцами из Генерал-губернаторства. Дать приют некошерному означало для хозяев немедленную депортацию. Реня, Ханце, Фрумка, Цви и еще один юноша ночевали в потайных местах, мучимые ночными ужасами. Не выспавшись, утром все они отправлялись на работу в прачечную, чтобы кошерные члены могли заняться общественными работами. «Но мы воспринимали все это с терпением и благодарностью, – позднее напишет Реня. – Наше желание жить было сильнее всех пыток».

Однажды утром, сидя в общей комнате, Реня услышала разговор группы кибуцников о том, как им нужна небольшая металлическая пластина для печки. Семнадцатилетний юноша, Пинхас, решил поискать ее у себя на работе. Увидев то, что нужно, «малыш Пинк» поднял этот валявшийся кусочек металла и стал рассматривать его. Этого оказалось достаточно. Немец-хозяин заметил, и парень был депортирован. Убит.

Помимо всего прочего это убийство резко убавило энтузиазма у членов общины, их целеустремленность начала ослабевать. Зачем читать, учиться, работать? Жить? Зачем дальше утруждаться?

* * *

Было кое-что и хуже. Поползли слухи: евреев «переселяют» в закрытое гетто в окрестностях Камёнки[400], по ту сторону железной дороги. Двадцать пять тысяч евреев будут размещены в жилых кварталах, рассчитанных на десять тысяч. Такие, как Реня, которым уже доводилось жить в гетто, слишком хорошо знали, какой кошмар их ожидает. Даже те, кто никогда в гетто не жил, испугались. «Летом будет совершенно невыносимо, – написала у себя в дневнике девочка-подросток, услышав эту новость, – сидеть в запертой серой клетке, не видя полей и цветов»[401]. Фрумка и ее товарищ по руководству «Свободой» Гершель Спрингер ходили, словно отравленные, – они были бледны, их постоянно мутило. Что делать? Переезжать в гетто или скрыться? Бороться или бежать?

Разгорелись жаркие дебаты. В конце концов сошлись на том, что борьба была бы напрасной и даже привела бы к нежелательным последствиям. Время борьбы еще не пришло.

Фрумка и Гершель дни напролет проводили в юденрате, пытаясь организовать жилье для членов кибуца «Свободы», а также для группы «Атида», которая теперь включала в себя еще девятнадцать подростков из закрывшегося сиротского приюта. Помещение юденрата кишело людьми. Постоянно раздавались крики, вой, стоны. Богатым было легче, писала Реня, потому что они могли давать взятки. «А без денег ты – все равно что солдат без ружья».

Евреев согнали в гетто. Хотя сегодня Камёнка – холмистое зеленое предместье, во время войны она представляла собой перенаселенный лагерь беженцев: нищета, заброшенность, антисанитария[402]. Повсюду топились маленькие печки, извергавшие ядовитый дым. Люди сидели на земле, ели то, что удавалось раздобыть. Мебель и тюки с вещами громоздились перед каждым домом. Рядом – дети. Те, кто не мог позволить себе квартиру, сооружали прямо посреди площади лачуги наподобие курятников для защиты от дождя. Конюшни, чердаки, хозяйственные постройки – все становилось жильем. Десять человек поселились в коровнике, и им еще повезло. Многие вообще не имели крыши над головой. Ни для какой мебели ни в каком жилье места не было – его едва хватало для кроватей и столов. Каждый день Реня видела, как люди вытаскивают матрасы на улицу, чтобы в дом можно было втиснуть еще несколько человек, и это вызывало у нее жуткие воспоминания о том, как жила в гетто ее собственная семья. Евреи двигались, как дергающиеся тени марионеток, писала Реня, как живые трупы. В то же время ей казалось, что многие поляки были рады, что можно грабить их жилища, выносить их пожитки, бессердечно приговаривая: «Жаль, что Гитлер не пришел раньше». Некоторые евреи рубили мебель на дрова и сжигали свои вещи только для того, чтобы не дать полякам забрать их.

Члены «Свободы» переехали в гетто, погрузив лишь насущно необходимое в одну машину. Фрумке и Гершелю удалось отвоевать целый двухэтажный дом: половину для кибуца «Свободы», половину – для сирот «Атида». Хотя это помещение было намного лучше, чем большинство здешних жилищ (Реня назвала дом «дворцом», радуясь тому, что он был чистым), все же оно было маленьким. Не хватало места даже для того, чтобы освободить проходы между кроватями. Шкафы и столы стояли во дворе, предназначенные на растопку.