Свет грядущих дней

Цивья не выпускала оружия из рук, она знала, что «утро будет означать начало конца»[490]. Гонцы ŻOB’а разбежались по всему гетто, распространяя новость; люди брали в руки оружие или уходили в укрытия. Паника. Со своей позиции на верхнем этаже Цивья видела, как мать с кричащим ребенком на руках, волоча за собой чемодан с пожитками, перебегала из одного укрытия в другое, пытаясь найти свободное место. Понимая, что в течение нескольких дней не смогут выйти на дневной свет, некоторые пытались в спешке сушить хлеб – чем не Песах. В бункерах люди жались друг к другу на самодельных деревянных нарах, стараясь унять детей, которые слишком громко плакали. Потом Цивья увидела, как гетто стало призрачным, безмолвным и безлюдным, если не считать пробегавшей вдали женщины, которая, рискуя жизнью, возвращалась домой за чем-то, что забыла там. Вот женщина остановилась на миг и с любовью посмотрела на бойцов, застывших на своих позициях.

Цивья была одной из тех, кто расположился на верхних этажах дома на пересечении улиц Налевки и Генься, им предстояло первыми встретить немцев. Волнение, возбуждение захлестывали боевиков. Они по-прежнему не представляли собой армии, но теперь были гораздо лучше организованы, чем в январе: стратегические пункты заняли сотни молодых людей, вооруженных пистолетами, винтовками, автоматическим оружием, гранатами, бомбами и тысячами бутылок с коктейлем Молотова, которые немцы называли «секретным оружием евреев». Многие женщины стискивали в руках самодельные бомбы и взрывчатку. У каждого бойца был персональный комплект (собранный женщинами), содержавший смену белья, еду, бинт и какое-нибудь оружие[491].

На рассвете Цивья увидела немцев, приближавшихся к гетто так, словно оно было настоящей линией фронта. Две тысячи нацистов, бронемашины, пулеметы. Аккуратно одетые солдаты, с песней, с беззаботным видом вошли в гетто, приготовившись к легкому последнему удару.

Бойцы ŻOB’а позволили им пройти через главные ворота. А потом нажали на кнопку «пуск».

Тишина взорвалась громоподобными раскатами. Это сработали мины, заложенные под главной улицей. В воздух взлетели оторванные руки и ноги.

Следом шла вторая группа нацистов. В них Цивья с товарищами начали метать гранаты и бомбы, обрушив на их головы ливень взрывов. Немцы разбежались; вооруженные боевики преследовали их. Улицы покрылись лужами немецкой крови и «кровавыми ошметками разорванных тел»[492]. Одна из бойцов, Тамар, была так воодушевлена, что, присоединившись к хору голосов, закричала голосом, который сама не узнала: «На этот раз они за все заплатят!»[493]

Отряд Цивьи сражался с немцами несколько часов, их командир, перемещаясь от одной позиции к другой, подбадривал их, укреплял их дух. Вдруг, найдя уязвимое место, нацисты ворвались в здание. Десятки бутылок с коктейлем Молотова обрушились на них сверху. Немцы «катались в собственной крови»[494].

Ни один из еврейских бойцов не был ранен.

Пьянящая радость возмездия. Бойцы были ошеломлены, у них перехватило дыхание от того, что они остались живы. Они бросились обниматься и целоваться. Хотели было найти уголок для отдыха и поесть хлеба, но, услышав свисток и сразу за ним – шум моторов, побежали обратно на свои позиции, на ходу швыряя гранаты и коктейли Молотова в немецкие танки. Прямое попадание – и дальнейшее продвижение боевых машин заблокировано. «На этот раз мы были совершенно ошарашены, – вспоминала впоследствии Цивья. – Мы сами не могли понять, как это случилось»[495].

В ту ночь[496] в бункерах свободного от немцев гетто праздновали импровизированный пасхальный седер[497]. Евреи пели об освобождении и спасении, спрашивая друг друга, почему эта ночь отличается от всех других ночей, и громким хором отвечая: «Дайену»[498] – «нам и этого было бы достаточно». Вскрыли юденратовские продуктовые склады, и люди запаслись едой.

Последующие дни, однако, оказались трудными. Многие бункеры были отрезаны от электричества, воды и газа, а почти все боевые отряды – друг от друга. Немецкая артиллерия, расположившаяся на арийской стороне, обстреливала гетто беспрерывно. Стало сложно передвигаться. Цивья, как обязывал ее авторитет, действовала на свой страх и риск, возглавляя разведывательные вылазки и ночные обходы постов[499] и бункеров, подбадривая людей, корректируя планы, пытаясь определить немецкие позиции. Эти ночные разведки были очень опасны. Однажды ее засек немецкий солдат и начал стрелять. Несколько раз она взбиралась на вершину какого-нибудь разрушенного здания, чтобы насладиться ночной тишиной. «Я могла бы несколько часов пролежать там, в тишине, погрузившись в свои мысли, над головой проносились ранневесенние облака, и было так хорошо лежать вот так, с удовольствием поглаживая пистолет»[500], – вспоминала она.