Свет грядущих дней

Потрясенная, по-прежнему усиленно изображая из себя польку, Реня вернулась в отель, а баталия все продолжалась. Она попыталась дать себе отдых, но ее терзали увиденные картины, неотступно стоявшие перед глазами, и то, что пришлось узнать. «Я не могла поверить, что видела это собственными глазами. Не обманули ли меня мои органы чувств?» – задавала она себе вопрос снова и снова. Неужели эти измученные евреи, казалось бы, сломленные, изможденные голодом, действительно могут вести такую героическую борьбу? Но – да, да, она видела это сама: «Евреи воспрянули, пожелав умереть как люди»[514].

До самого конца дня новости из гетто расходились по городу: количество убитых немцев, количество оружия, которое собрали евреи с убитых, количество танков, которые они подбили. Шла молва: евреи будут бороться до последнего дыхания. На протяжении всей ночи Реня не могла уснуть, потому что кровать сотрясалась от бомбовых взрывов.

Рано утром она отправилась на вокзал, теперь она шла увереннее, чем в первый день. Юная еврейка из маленького городка в окрестностях Кельце, становилась мастером обходить смертельные ловушки на диких, опустошенных войной варшавских улицах. Целый день ей пришлось провести в поезде с гоями, которые не могли сдержать своего потрясения героизмом и отвагой евреев.

Как длинная вереница девушек-связных до нее, Реня извлекала выгоду из того, что ее недооценивали и принимали не за ту, кем она была, это позволило ей просквозить через всю Варшаву, при этом никому и в голову не пришло, что эта девушка может быть активной участницей Сопротивления. Изображая безобидную молодую польку, которой по какой-то надобности необходимо выйти в город или поехать на поезде в деревню, Реня могла позволить себе из первых рядов наблюдать грандиознейшее восстание этой войны или даже оказаться в гуще откровенных дискуссий по поводу его последствий. «Наверняка поляки сражаются вместе с евреями, – говорили многие. – Просто не может быть, чтобы евреи сами были способны вести такую героическую борьбу»[515]. На самом деле это был величайший комплимент.

Поезд со свистом несся вперед, приближаясь к границе. Рене не терпелось рассказать товарищам новости. Пора поднимать восстание повсеместно. На очереди – Бендзин!

Глава 16 Бандитки с косами

Цивья

Май 1943 года

Вспышка ослепила Цивью[516]. Глубокой ночью стало так же светло, как среди бела дня. Ревущее пламя со всех сторон.

После первого столкновения нацисты изменили стратегию. Вместо того чтобы входить во дворы, из которых больше не появлялись евреи, они тихо проникали в гетто маленькими группами и направлялись в дома, где, по их предположениям, те прятались. ŻOB’овцы атаковали их внутри. Потом, чтобы избежать изматывающих перестрелок, немцы снова сменили тактику. В начале мая немецкое командование приказало систематически разрушать деревянно-каркасные дома огнем.

Много часов подряд, писала Цивья, гетто пылало. Нацисты уничтожали дом за домом, расстреливая евреев, пытавшихся спастись из своих задымленных убежищ. В облицованных металлом бункерах люди умирали от жара и удушающего дыма. Целые семьи, сбившиеся в группы не знакомые друг с другом люди, дети исступленно носились по улицам среди обваливающихся домов в поисках какого-нибудь укрытия, способного защитить от огня. Цивья наблюдала за этим в ужасе. «Варшавское гетто сгорало заживо, – вспоминала она. – Повсюду поднимались столбы пламени, в воздухе стоял треск от разлетающихся искр. Небо озарялось жутким красным светом… Жалкие остатки крупнейшей в Европе еврейской общины метались в предсмертной агонии»[517]. Этот кошмар, писала она, происходил в то время, как за стенами гетто поляки катались на каруселях, наслаждаясь весенним днем.

Бойцы ŻOB’а больше не могли ни воевать изнутри зданий, ни перебегать от дома к дому по крышам: все чердаки и переходы были обрушены. Они обматывали головы мокрой одеждой, ноги – мокрыми тряпками, чтобы защититься от жара, и переходили к бункерным боям, используя бункеры, оборудованные гражданскими лицами, поскольку своих не приготовили. Многие евреи с радостью пускали их к себе и повиновались их приказу не выходить наружу, чтобы не привлекать внимания немцев. Но в конце концов пожары одолели и самых стойких. Дым, жар, целые улицы были объяты пламенем. Цивья продолжала каждую ночь обходить гетто «среди бушующего огня, грохота обрушивающихся домов, звона лопающихся стекол, поднимавшихся до неба столбов дыма, – писала она. – Мы сгорали заживо»[518].