Свет грядущих дней

Люди группами выбегали из огня на открытое пространство, и пламя опаляло им лица, выжигало глаза. Сотни бойцов и тысячи гражданских лиц собрались в оставшемся еще дворе на улице Мила, взывая к ŻOB’оцам, чтобы те указали им путь: «Tayerinke, wohin?» — «Милые, куда нам идти?» Цивья чувствовала свою ответственность, но у нее не было ответа на вопрос – что теперь? Планы ŻOB’а сорвались; последний бой лицом к лицу, о котором они мечтали, стал невозможен. Они готовы были выжидать, проливать нацистскую кровь, раз за разом нападая из засады, но они просто не могли себе представить, что будут уничтожены вот так – с большого расстояния, безопасного для их убийц. Как позднее подчеркивала Цивья: «Нам приходилось сражаться не с немцами, а с огнем»[519].

Цивья перебралась в дом номер 18 по улице Мила. За несколько недель до того Мордехай Анелевич перевел штаб ŻOB’а в огромный подземный бункер, еще раньше оборудованный воровским сообществом еврейского преступного мира. Занимавший пространство под тремя разрушенными домами, этот бункер имел длинный коридор с выходящими в него спальнями, кухней, гостиной и даже «салоном» с парикмахерским креслом посередине и своим парикмахером, который помогал людям приготовиться к выходу на арийскую сторону[520]. Каждая комната носила название одного из концентрационных лагерей. (В израильском музее кибуца Яд-Мордехай посетители могут осмотреть копию бункера. В помещении с кирпичными стенами много деревянных двухъярусных кроватей, на длинных веревках развешена одежда, в кухне – кастрюли и сковороды, есть радио, столы, стулья, шерстяные одеяла, телефон, туалет и ванны.)

Поначалу в бункере были колодец и водопроводные краны, выпекался свежий хлеб, имелась водка, контрабандой пронесенная туда ворами. Грузный главарь банды, уважавший Анелевича, отвечал за размещение и распределение – и выполнял свои обязанности честно. Он посылал своих людей на помощь бойцам, они показывали им немецкие позиции, более-менее безопасные темные переулки и боковые улочки, даже когда бо́льшая часть территории была уже разрушена. «Мы умеем обращаться с замками»[521], – говорил он Цивье. Здесь жили командование организации, 120 бойцов, которых огонь выгнал из их укрытий, а также гражданские лица. Предназначенное для нескольких десятков преступников, помещение по адресу Мила, 18 к моменту прибытия Цивьи насчитывало более 300 насельников, теснившихся во всех закоулках. «Безбилетные пассажиры» начали действительно страдать от перенаселенности, нехватки кислорода и сокращающегося рациона питания. В письме к Антеку Анелевич писал, что из-за недостатка воздуха невозможно зажечь свечу[522].

В дневное время бункер на Мила, 18 был переполнен, бойцы маялись от тоски, ворочались во сне, изможденные, голодные. (Днем готовить еду запрещалось, чтобы дым не пробился наружу.) Цивья лежала рядом с Хелей Шюппер, курила самокрутку. Однако по ночам, когда у нацистов заканчивался рабочий день… пробуждалась жизнь. Приходили курьеры из других бункеров; совершались вылазки для поисков оружия и контактов, раздавались звонки все еще работавшего телефона. (До пожара Тося каждую ночь связывалась с соратниками в разных концах; не один месяц бойцы пользовались бункерными телефонами, чтобы получать информацию от товарищей с арийской стороны.) Другие обшаривали опустевшие бункеры в поисках чего-нибудь полезного – хоть бы окурков сигарет. Более сотни бойцов отчаянно нуждались в оружии; все знали, что немцам известно их местоположение, и тем не менее по вечерам они говорили о своей мечте – о Палестине. Люди с риском для жизни поднимались из бункера, чтобы размять затекшие мышцы, ходили свободно, дышали глубоко, «пусть это был всего лишь воздух гетто, пронизанный треском искр и шипением догорающих в темноте углей»[523], – писала Цивья. Евреи, днем прятавшиеся в канализационных сетях, с наступлением темноты тоже вылезали на поверхность. Гетто становилось по-ночному оживленным, «даже посреди опустошения и пепелища»[524].

Цивья продолжает: «А потом, после восхода солнца, немецкие патрули выходили на улицы, принюхиваясь, как голодные псы в поисках добычи: где эти проклятые евреи, эти последние евреи?»[525] Передышки были короткими, и это еще мягко сказано.

* * *

Дней через десять после начала восстания ŻOB принял решение уходить на арийскую сторону через немногочисленные туннели и канализационные коллекторы. Кое-кто из бойцов уже пытался это сделать, но безуспешно: они либо были убиты, либо потерялись в подземелье и погибли от жажды и отчаяния. Но теперь другого выхода не оставалось. Гетто было едва ли не полностью разрушено, улицы перекрыты огромными бетонными блоками, и почти невозможно было дышать от дыма, не говоря уж о запахе обугленных тел. Выходя на поверхность, Цивья боялась где-нибудь споткнуться о трупы, иногда принадлежавшие целым семьям.