Свет грядущих дней

Стремясь зачистить все бункеры, нацисты устраивали настоящую охоту, прятались, подслушивали разговоры евреев и даже брали в заложники измученных, умирающих от голода людей. Каждую ночь все меньше народу выходило подышать воздухом. В организации обсуждался вопрос: спасать гражданских или спасаться самим? Они посылали гонцов, в том числе семнадцатилетнего юношу по имени Казик[526], проверить тоннели ЕВС – Еврейского воинского союза[527]: не сохранилось ли в них свободных проходов на арийскую сторону. (ЕВС вел ожесточенную борьбу внутри гетто под собственным флагом и использовал свои заранее подготовленные пути отхода за пределы гетто, где его участники намеревались присоединиться к партизанам. Большинство из них были убиты[528].) Несмотря на множество секретных переговоров, которые Антек вел в арийской части города, дело почти не продвигалось – убежищ, где могли бы спрятаться бойцы ŻOB’а, найдено не было.

Во время сражений в гетто Анелевич испытал вкус мести, однако теперь пребывал в удрученном состоянии. Что дальше? Он провел совещание с Цивьей, Тосей, своей подругой Мирой Фюхрер (еще одной отважной активисткой ŻOB’а, которая должна была спастись вместе с Ханце) и другими командирами, чтобы обсудить ситуацию. Из-за пределов гетто помощи не поступало, связь с ПРП была ненадежной. Их кампания закончилась.

«Не осталось почти ничего, чем можно было бы сражаться, и никого, против кого вести войну»[529], – написала Цивья. Они ощущали удовлетворение от выполненного долга, но голодали и не ждали ничего, кроме медленной смерти. Никто из них и представить себе не мог, что они выживут в боях, будут еще держать в руках оружие и ждать неизвестно чего. Товарищи обращались к Цивье за ободрением, утешением и указаниями. При всем своем пессимизме, она умела отрешиться от своего настроения и предложить хоть какое-то действие. Теперь единственное, что она могла предложить, была разветвленная система варшавской канализации[530].

Цивья сопровождала первую группу – бойцов арийской внешности, в том числе Хелю, – отправившуюся в бункер «сборщиков мусора», который был соединен с подземными коммуникациями. Она намеревалась уговорить главу этого бункера дать проводника, который, руководствуясь имевшимся у них планом, вывел бы евреев на поверхность.

Сначала нужно было пересечь гетто. Участники группы были внешне спокойны, шутили, но сжимали пистолеты и, прощаясь, понимали, что, скорее всего, прощаются навсегда. Они выползли по-пластунски, как змеи, из-под дома номер 18 по улице Мила в кромешной тьме – увидят ли они еще когда-нибудь солнечный свет? Ребята вдыхали прокопченный дымный воздух, прислушивались, чтобы избежать столкновений с патрулями, ноги у них были обернуты тряпками, чтобы заглушать звук шагов, они шли по боковым улицам, не спуская пальцев с курка, среди «скелетов выжженных домов»[531], в полной тишине, если не считать хлопавшего на ветру окна. Они наступали на битое стекло и обуглившиеся трупы, ноги вязли в расплавившемся от жара гудроне. Наконец Цивья привела их в нужный бункер, где договорилась с главой и проводником, который знал минимум четырнадцать маршрутов по коллекторам.

Прибывшим дали самую малость еды, кусок сахара и снабдили инструкциями. В ту же ночь они двинулись в путь. Цивья прилагала все силы, чтобы контролировать свои эмоции; она слышала плеск воды под ногами каждого прыгавшего в нее, потом – затихающие шаги. Спустя два часа проводник вернулся и сообщил, что вся группа выбралась на арийскую сторону через люк на одной из улиц. Согласно инструкции, они спрятались в ближних развалинах, пока Хеля и еще несколько «правильного вида» товарищей отправились искать связную. (Только позднее Цивья узнала, что на них напали немцы. Проводник вывел их не через тот люк; Хеля, успевшая привести в относительный порядок одежду и умыть лицо, убежала. Она оказалась единственной выжившей[532].)

Перед самым рассветом Цивья, обессилевшая, была готова проделать обратный путь на улицу Мила, 18, чтобы сообщить хорошую новость Анелевичу. Но товарищи, особенно тот, кого Анелевич назначил ответственным за безопасность Цивьи, не позволили ей идти в дневное время. Всегда активная Цивья не хотела, чтобы ее сочли трусихой, но после долгих споров с бундовским командиром Мареком Эдельманом сдалась.