Свет грядущих дней

Весь день группа просидела под люком на улице Проста, прислушиваясь к доносившимся сверху звукам детских игр, проезжающих повозок, трамваев. В конце концов Цивья не выдержала. Они с Мареком, тоже находившимся в хвосте, протолкались вперед. Ни у кого не было никакой информации. Но в середине дня люк неожиданно приоткрылся, и кто-то бросил им записку. В ней говорилось, что спасательная операция[545] будет проведена ночью. Многие не могли скрыть отчаяния, но Цивья энергично воскликнула: «Давайте вернемся и заберем наших товарищей! [546]

Два бойца вызвались пойти и привести оставшихся ŻOB’овцев. Все ждали.

В полночь кто-то поднял люк; им спустили суп и хлеб; мало кто был в состоянии есть, Цивья рассказывала: они так жестоко страдали от жажды, что почти ничего не могли проглотить. Им сообщили, что ближние улицы патрулируются немцами, так что придется еще подождать. Часть бойцов переместилась в другое место[547], в получасе хода от люка, чтобы разредить тесноту в заполненной фекалиями воде. В воздухе скапливался взрывоопасный газ метан. Один человек не выдержал и, отчаявшись, напился воды из канализации.

Цивья беспокоилась за двух волонтеров, отправившихся за теми, кто остался в бункере. Она заняла позицию под самым люком, чтобы быть уверенной, что никто не совершит никакого опрометчивого поступка, и увидела единственный лучик нового солнца, проникавший через отверстие в крышке, – напоминание о свежем воздухе. Звуки жизни обрушивались сверху прямо им на голову, но эта жизнь проходила в другом мире.

Раннее утро 10 мая. Посыльные, ходившие в гетто, благополучно вернулись, но вернулись одни. Они сообщили, что немцы опечатали входы в коллекторы и подняли уровень воды во всей системе канализации, пришлось вернуться. С крушением надежды на спасение оставшихся в бункере товарищей Цивья впала в глубокую депрессию. (Она не знала о драматических событиях, происходивших в это время наверху: все попытки найти транспорт для перевозки бойцов, ждавших в коллекторе, оказывались бесплодными.) Потом – немецкая речь.

Неужели это конец? Цивья была настолько удручена, что втайне даже желала этого.

В десять часов утра люк открылся. Внутрь хлынул солнечный свет, люди отпрянули и запаниковали – их нашли?

– Быстрее! Быстрее!

Нет, это Казик поторапливал их выходить. Выбираться надо было по металлическому шесту, каждого подтягивали сверху и подталкивали снизу. Затекшие конечности и мокрая, с налипшей грязью одежда не позволяли двигаться быстро. Выход длился, казалось, бесконечно (в одних воспоминаниях написано – тридцать минут[548]), за это время из-под земли вышли и сели в грузовик сорок человек. Почти никакой охраны не было, если не считать двух вооруженных помощников. С ближних тротуаров за происходившим наблюдали поляки.

Оказавшись в грузовике, Цивья наконец увидела, как они выглядели: «Мы были грязные, вонючие, в окровавленных лохмотьях, с изможденными лицами, на которых застыло отчаяние, от слабости у нас подгибались колени… Мы почти потеряли человеческий облик. Единственным свидетельством того, что мы еще живы, были наши горящие глаза»[549]. Они растянулись на полу, не выпуская из рук оружия. Водителю сказали, что он везет обувь, а не евреев. Под дулами пистолетов ему было велено следовать указаниям – куда ехать.

Вдруг пронесся слух: немцы поблизости. Те двадцать человек, которые перешли на другое место, и один, который пошел за ними, еще не вернулись к люку. И здесь состоялась «знаменитая битва» между Цивьей и Казиком, хотя Цивья никогда о ней не упоминала[550]. По словам Казика, она настаивала на том, чтобы грузовик ждал остальных. Казик напоминал, что велел всем ждать у выхода, что медлить слишком рискованно и нужно немедленно уезжать. Он обещал прислать еще один грузовик и велел водителю трогаться. Взбешенная Цивья пригрозила убить его. (Много лет спустя переводчик воспоминаний Казика спросил его: «Как я понимаю, вам пришлось сражаться не с немцами, а с… Цивьей?!»[551])

Потом они влились в утренний поток машин. Как выразилась Цивья: «Грузовик, набитый четырьмя десятками вооруженных еврейских бойцов, ехал через самое сердце оккупированной нацистами Варшавы»[552].

Был новый день.

* * *

Вторая попытка – освободить двадцать оставшихся бойцов – провалилась. Немцы узнали об утренней операции, вынужденно проведенной при свете дня, посреди людной улицы, и ждали, когда появится следующая группа. Бойцы просто не могли больше ждать, утопая в экскрементах, они вылезли из люка, наверху их ждала засада, о которой они не подозревали. Они сражались с нацистами врукопашную, поляки, стоявшие на тротуарах, были потрясены. Вернувшись спустя какое-то время к люку, Казик увидел, что улица усеяна мертвыми телами.

Несколько человек сумели спастись, убежали обратно в гетто. Позднее Цивья узнала, что они сражались там еще целую неделю.

И Цивью, и Казика преследовало горькое сознание того, что они оставили друзей. Цивья обещала им, что их будут ждать, но их не дождались. Чувство вины мучило ее до самой смерти.

* * *