Свет грядущих дней

Выезд из Варшавы был нелегким. Цивья молча лежала на полу в тесноте, потрясенная, изможденная, омерзительно грязная, в ужасе от того, что оставила товарищей. От всех находившихся в машине воняло. Их оружие намокло и стало бесполезным. И она понятия не имела, куда их везут. В течение часа никто не произнес ни слова. Потом они выехали из города и оказались в Ломянках, среди редколесья с низкой густой сосновой порослью, в окружении деревень и немецких военных частей – место, пригодное разве что для временного укрытия. Их встретили товарищи, сбежавшие из гетто раньше, они были потрясены тем, что вновь прибывшие живы, и шокированы их «бледными изможденными лицами». Их волосы слиплись от нечистот, одежда пропиталась грязью… (Бои, в которых они сражались, и последовавшие за ними два мучительных дня в канализационном коллекторе изменили их внешность бесповоротно.)[560]

«Старожилы» напоили вновь прибывших горячим молоком, у Цивьи от него закружилась голова и «переполнилось сердце». Стоял славный майский день; деревья вокруг благоухали весенним цветеньем – настоящая пастораль. Цивья так давно не вдыхала ароматов весны. Внезапно, впервые за много последних лет, она разрыдалась. Раньше она не позволяла себе этого, плакать было неприлично. Но теперь не сдержала слез.

Спасенные, все еще не оправившись от всего случившегося, расселись под деревьями, отдирая грязь от своей гниющей одежды, яростно, до крови, соскребая ее с лиц. Поев и наконец утолив жажду, они несколько часов молчали и лишь потом собрались вокруг костра с отчетливым сознанием, что они – последние евреи на земле. Цивья не могла уснуть, голова кружилась, в висках стучало. «Было ли что-то, что мы могли еще сделать, но не сделали?»[561]

Лесной отряд из восьмидесяти спасенных бойцов выбрал временное командование. Цивья, Тося и другие активисты соорудили сукку[562] – шалаш из ветвей – и принялись обсуждать, что делать дальше. Они провели инвентаризацию всего имевшегося у них оружия, денег и драгоценностей, которые один боец сумел вынести из гетто. Разделившись на группы, начали собирать ветви для постройки укрытий. По мере того как шло время, они сознавали, что больше никто из выживших в гетто к ним не присоединится. Два дня спустя приехал Антек, прослышавший, что Цивья жива и находится здесь[563].

Несмотря на бесконечные усилия[564], Антек не сумел найти безопасных домов на арийской стороне Варшавы; Армия Крайова не предоставила обещанной помощи. Усилия Владки тоже оказались бесплодными[565]. ŻOB принял предложение Армии Людовой переправить большинство из них в партизанские отряды, базировавшиеся в Вышкувском лесу, больных и раненых спрятали в Варшаве. Руководителей Антек разместил у себя в квартире, где за двойной стеной имелось потайное место. Туда же он перевез Цивью, хотя официально она не была командиром. «Если кто-то обвиняет меня в том, что я позаботилась о собственной жизни, пусть так и будет»[566], – сказала она впоследствии. Антек хотел, чтобы все они были у него под рукой.

Он заплатил крупную сумму владельцу целлулоидной фабрики в Варшаве, чтобы тот приостановил производство; несколько товарищей, вышедших из канализационного коллектора, были размещены внутри нее, на чердаке, куда можно было попасть лишь по приставной лестнице, убиравшейся, когда в ней не было надобности. Чердак освещался только дневным светом, проникавшим через маленькие слуховые окошки, бойцы спали на больших тюках с целлулоидом. Сторож-поляк охранял здание и приносил им еду. Фабрика представляла собой подходящее место для проведения совещания, и общий сбор руководителей был назначен на 24 мая – через две недели после выхода из канализационной системы.

* * *

Двадцать четвертого мая Тося, жившая теперь в «надежном доме», находилась на этом чердаке в ожидании совещания. Один из товарищей чиркнул спичкой, чтобы прикурить, искра попала на кипы целлулоида, вспыхнул пожар. По другой версии, Тося, раненая и нетранспортабельная, тоже жила на том чердаке и, когда начался пожар, была обмазана лечебной мазью от ран.

Огонь распространялся быстро, а поскольку лестница была убрана, а слуховые окна находились слишком высоко, вырваться было почти невозможно. Несколько бойцов проломили пылавшую крышу, выпрыгнули и спаслись. Тося, на которой горела одежда, тоже хотела сделать так, но к тому времени уже получила слишком тяжелые ожоги и сорвалась с крыши. Ее нашли поляки и сдали нацистам. В гестапо ее замучили до смерти. По еще одной версии, она сама бросилась с крыши, чтобы не попасть живой в руки фашистов[567].

Глава 17 Оружие, оружие, оружие