Свет и тени

Нередко Кирон, улыбаясь, усаживалась на кровать, ставила рядом коробочку с бетелем, а служанка, просушивая ее влажные после купанья волосы, встряхивала и расчесывала их; Нилканто же становился рядом и исполнял сцены из «Наля и Дамаянти»[46], сопровождая пение стихов выразительными жестами. Так незаметно пролетали долгие послеполуденные часы. Кирон, пытаясь включить в число зрителей мужа, сажала его рядом с собой. Но лицо Шорота выражало такое безразличие и скуку, что пыл Нилканто в значительной степени пропадал. Иногда приходила и свекровь в надежде услышать святое имя бога, однако вскоре ее набожность побеждалась давней привычкой к послеобеденному сну, и она уходила к себе.

Шорот часто драл Нилканто за уши, награждал его пощечинами и пинками, но мальчик, воспитанный с ранних лет в условиях куда более сурового режима, не видел в этом ничего унизительного и обидного. Он был твердо убежден, что, подобно тому как земная поверхность состоит из суши и моря, жизнь человеческая состоит из еды и побоев, причем последний элемент в ней преобладает.

Глядя на Нилканто, трудно было сказать, сколько ему лет. Для четырнадцати лет Лицо его было слишком взрослым, для семнадцати — недостаточно возмужалым. То он казался рано развившимся мальчиком, то несформировавшимся юношей.

Дело в том, что еще в раннем детстве он попал в труппу актеров и исполнял в ней роли Радхи, Дамаянти, Ситы и Бидде[47]. Милостью судьбы он вырос лишь настолько, насколько это было нужно старшине труппы, а затем его рост приостановился. Окружающие обращались с ним, как с ребенком, поэтому и сам он привык считать себя таковым: ни с чьей стороны не встречал он уважения, соответствующего его возрасту. Под воздействием этих естественных и противоестественных условий в семнадцать лет Нилканто казался четырнадцатилетним подростком, перегнавшим, однако, в своем развитии семнадцатилетних юношей. Это впечатление усиливалось еще и тем, что полоска усов до сих пор не пробилась на его лице. Под влиянием ли того, что он рано начал курить, или, может быть, потому, что он говорил как взрослый, очертания губ старили мальчика, зато его большие, лучистые глаза сияли простодушием и юностью. Я думаю, что душой Нилканто был еще ребенок, но пребывание в труппе бродячих актеров наложило на него печать возмужалости.

С тех пор как Нилканто нашел приют у Шорота-бабу и поселился в Чандернагоре, законы природы получили наконец возможность оказывать на него свое влияние без помехи и стали наверстывать упущенное. Неестественно затянувшийся период детства как-то незаметно кончился, и его семнадцать лет полностью вступили в свои права.

Происшедшая в юноше перемена осталась никем не замеченной, но первым признаком ее было ощущение стыда и обиды, появлявшееся у Нилканто, когда Кирон обращалась с ним, как с ребенком. Однажды Кирон ради шутки попросила его переодеться в женское платье, чтобы изобразить ее подругу. Это предложение совершенно неожиданно показалось юноше оскорбительным, почему — в этом он и сам не мог разобраться. С этих пор он стал прятаться, как только его просили исполнить какую-нибудь из старых ролей. При этом Нилканто совсем забывал, что он всего лишь несчастный подросток из труппы бродячих актеров, не более.

Он даже решил понемногу учиться у служащего Шорота читать и писать. Но так как Нилканто был любимчиком хозяйки, то служащий терпеть его не мог, да и сам Нилканто, никогда не учившийся, с трудом надолго сосредоточивал внимание на одном предмете; поэтому, когда он начинал читать, буквы прыгали перед его глазами.

Прислонившись к стволу банана, юноша подолгу просиживал на берегу Ганга с открытой книжкой на коленях. Река с тихим плеском катила свои волны, мимо проплывали лодки, в листве дерева неугомонная пичужка самозабвенно щебетала о чем-то, а Нилканто смотрел на страницы книжки и думал — о чем, знал только он сам, а может быть, даже и он не знал. Начав разбирать одно слово, мальчик никак не мог добраться до следующего, но одно сознание, что он читает, наполняло гордостью все его существо. Когда же мимо проплывала лодка, он принимал еще более гордую осанку, поднимал книгу к глазам и начинал бормотать, прикидываясь, что увлечен чтением. Но как только зрители скрывались из глаз, все его усердие пропадало.

Нилканто постоянно напевал какие-нибудь песни, причем, если раньше он это делал чисто механически, теперь прежние мелодии вызывали в его душе непонятное, еще не изведанное волнение. Песни эти были крайне незначительны по содержанию, перегружены ненужными аллитерациями и не вполне доступны его пониманию, тем не менее, когда мальчик пел:

О лебедь, почему ты так жесток,
Будучи дважды рожденным?[48]
Скажи, зачем ты губишь царевну
В этом дремучем лесу? —