Свет и тени

Несправедливость, которую приходилось терпеть неповинному сироте, переполнила сердце Кирон острой жалостью к нему. Она приготовила два хороших комплекта одежды, состоящих из дхоти, рубашки и чадора, пару новых башмаков и вечером, взяв их и банкнот в десять рупий, отправилась в комнату Нилканто. Она хотела, ничего не говоря мальчику, потихоньку положить подарки в его сундучок. Этот сундучок из жести тоже был подарен ею.

Отвязав от угла своего сари связку ключей, Кирон бесшумно открыла сундучок, но не смогла осуществить свое намерение: катушки для запуска бумажного змея, побеги бамбука, полированные раковины для срезания незрелых плодов манго, донышко разбитого стакана и тому подобные предметы, сваленные кучей, доверху заполняли его. Кирон подумала, что, наведя в сундучке порядок, она сумеет уложить туда все вещи. Женщина вынула катушки, волчки и палочки, достала несколько штук грязного и чистого белья и вдруг на самом дне увидела злополучный чернильный прибор Шотиша с красующимся на нем лебедем.

Изумленная Кирон, залившись румянцем, застыла с чернильным прибором в руках. Она не заметила, как в комнату вошел Нилканто. Он все видел.

Мальчик подумал, что Кирон сама, как вор, пробралась в его комнату, чтобы уличить его в воровстве. И вот улика в ее руках! Как сможет он объяснить ей, что украл не из корысти, а ради мщения? Что он хотел бросить чернильный прибор в воды Ганга и лишь из-за минутной слабости не осуществил свое намерение сразу же, а спрятал вещь в сундуке… Как объяснит он ей все это? Ведь он не вор, не вор! Но кто же он тогда? Что ему сказать?.. Он совершил кражу, но он не вор, и со стороны Кирон жестоко и несправедливо подозревать его в воровстве. Нилканто никогда не сможет объяснить ей этого, не сможет он и перенести такого подозрения…

Глубоко вздохнув, Кирон положила чернильный прибор обратно в сундучок. Как вор, прикрыла она его грязными тряпками, сверху уложила катушки от бумажного змея, бамбуковые палочки, волчки, раковины, кусочки стекля и другие мальчишечьи сокровища, а поверх всего положила свои подарки и банкнот в десять рупий.

Но на следующий день мальчик-брахман исчез. Местные жители говорили, что не видели его; полиция не могла его найти. Тогда Шорот предложил:

— Теперь давайте посмотрим, что у него в сундучке.

Но Кирон решительно заявила:

— Этого не будет!

Она велела перенести сундучок Нилканто в свою комнату, достала чернильный прибор и, выйдя на берег Ганга, незаметно бросила его в реку.

Шотиш и вся семья Шорота-бабу уехали. Сад опустел, и только собачонка, прирученная Нилканто, забыв о голоде, бродила по берегу реки и жалобно выла, тщетно разыскивая своего хозяина.

1894

БАБУ ИЗ НОЙОНЖОРА

I

Некогда род заминдаров из Нойонджора славился своей знатностью. В те времена прослыть благородным было нелегко. Чтобы стать бабу, полагалось совершить тяжелый обряд аскетизма, на что требовалось немало усилий — пожалуй, ничуть не меньше, чем в наши дни для сбора рекомендаций, устройства пиров и танцев ради достижения титула райбахадура[49].

Утонченные бабу из Нойонджора не носили жестких цветных шарфов из местной ткани, а надевали обычно даккский муслин. Они способны были выбросить сотни тысяч рупий на свадьбу любимой кошечки и, говорят, однажды по случаю какого-то праздника зажгли бесчисленное множество светильников, превратив ночь в день; а для того чтобы добиться иллюзии солнечных лучей, создали дождь из нитей чистого серебра.

Понятно, что столь расточительная и роскошная жизнь не могла долго продолжаться. Подобно светильнику с чрезмерным количеством фитилей, богатство и слава заминдаров из Нойонджора, ярко вспыхнув, быстро угасли навсегда.

Наш Койлаш Рай Чоудхури был последним отпрыском славного рода Нойонджора. Когда он родился, масло в светильнике благополучия их рода уже выгорело до дна, а после смерти отца, вместе с необычайно роскошными похоронами, угасли и блеснувшие в последний раз искры догоравшего костра. Все имущество было распродано за долги, и то немногое, что осталось, уже не могло поддержать былую славу предков.

Поэтому, покинув Нойонджор, Койлаш-бабу поселился с сыном в Калькутте. Вскоре, оставив после себя единственную дочь, сын, навсегда простившись с исчезнувшей родовой славой, отправился путешествовать по загробному миру.

С Койлашем мы жили по соседству, но история нашего рода была совершенно иной. Мой отец собственными усилиями сколотил себе состояние; он никогда не носил одежды ниже колен и знал цену деньгам. Жажда получить звание бабу не коснулась его, и за это я, его единственный сын, благодарен ему. Я научился понимать, что, имея деньги, можно без всяких званий достигнуть уважения и почестей. Я прекрасно понимал, что за нежная штука слава. Для меня были во сто крат дороже бумаги компании в железном сундуке отца, нежели блестящее звание бабу в пустой сокровищнице.