Свет и тени

Нилканто не осмеливался открыто проявлять свою ненависть к Шотишу, зато он отводил душу, устраивая ему при случае всяческие мелкие неприятности. Если Шотиш, купаясь в Ганге, оставлял на ступенях береговой лестницы мыло, Нилканто, дождавшись, когда студент нырнет, мгновенно прятал кусок, и Шотиш, возвращаясь за мылом, не находил его. Однажды во время купанья молодой человек вдруг увидал, что течение реки уносит его самую любимую, богато расшитую рубашку. Шотиш решил, что ветер сбросил ее в воду, но откуда подул этот ветер, осталось для всех непонятным.

Как-то раз, чтобы позабавить Шотиша, Кирон позвала мальчика и попросила его исполнить песню, которую он пел в труппе, но Нилканто угрюмо молчал.

— Что с тобой? — спросила крайне удивленная Кирон; юноша не ответил. — Ну спой же свою песню, ту самую… — попросила она еще раз.

— Я ее забыл, — сказал мальчик и ушел.

Наконец для Кирон настало время возвращаться домой. Все стали готовиться к отъезду; Шотиш тоже собирался ехать с ними. О Нилканто никто не вспоминал. Ни у кого даже не возникал вопрос, поедет ли он с ними или останется здесь.

Правда, Кирон предложила взять мальчика с собой, но против этого единодушно восстали все: муж, свекровь и деверь, и молодой женщине пришлось уступить. За два дня до отъезда Кирон позвала к себе мальчика и принялась ласково уговаривать его вернуться в родную деревню.

Услышав после стольких дней пренебрежения слова ласки из уст Кирон, Нилканто не выдержал и разрыдался. Глаза женщины наполнились слезами. С чувством глубокого раскаяния подумала она о том, что ей не следовало приближать к себе и лаской вызывать привязанность у того, кого она не собиралась удерживать возле себя.

Шотиш, присутствовавший при этой сцене, увидев слезы у этого переростка, проникся отвращением к нему.

— Что за болван! — воскликнул он. — Слова не вымолвит — сразу ревет!

Когда Кирон стала упрекать Шотиша за эти жестокие слова, он ответил:

— Ты, сестра, не знаешь людей и слишком всем доверяешь. Неизвестно, кто он и откуда, а живет у тебя, как царь небесный. Естественно, льву не хочется снова стать мышью, — вот он и пустил слезу, хорошо зная, что тебя легко разжалобить.

Нилканто выбежал из комнаты. В душе он превращался в нож и резал воображаемого Шотиша на куски, превращался в иглу и пронзал его, становился огнем и жег молодого человека, но реальному Шотишу все это не причиняло ни малейшего вреда, лишь сердце самого Нилканто истекало кровью.

Шотиш привез с собой из Калькутты великолепный чернильный прибор: на двух перламутровых лодках стояло по чернильнице, а между ними со сложенными крыльями сидел мельхиоровый лебедь и держал перо в клюве. Шотиш очень любил этот прибор и тщательно обтирал его шелковой тряпочкой. Кирон часто щелкала лебедя по блестящему клюву и, смеясь, говорила:

О лебедь, почему ты так жесток,
Будучи дважды рожденным? —

после чего обычно между нею и Шотишем завязывался словесный поединок, полный шуток и смеха.

Однажды утром, за день до отъезда, чернильный прибор бесследно исчез.

— Дорогой брат, твой лебедь полетел искать твою Дамаянти! — смеясь, сказала Кирон.

Но Шотиш вне себя от гнева нисколько не сомневался, что прибор украл Нилканто. Накануне вечером молодой человек видел, как мальчик слонялся возле его комнаты; видели его там и другие.

Обвиняемого привели к Шотишу. Кирон тоже была здесь.

Шотиш сразу же набросился на Нилканто:

— Это ты украл мой чернильный прибор! Куда ты его дел? Принеси сейчас же!

Не раз Шорот бил Нилканто заслуженно и незаслуженно, и мальчик всегда безропотно переносил побои. Но когда в присутствии Кирон его обвинили в краже чернильного прибора, большие глаза его вспыхнули диким огнем, грудь стала порывисто вздыматься, и, если бы Шотиш произнес еще одно слово, Нилканто бросился бы на него, как дикая кошка, и вонзил бы в него ногти своих десяти пальцев.

Кирон отозвала юношу в соседнюю комнату и мягким, нежным голосом сказала:

— Нилу, если ты взял этот прибор, отдай его потихоньку мне, и я обещаю, что никто тебе больше ничего не скажет!

Из широких раскрытых глаз Нилканто закапали крупные слезы, потом он закрыл лицо руками и горько заплакал.

Кирон вышла из комнаты.

— Я уверена, — сказала она, — что Нилканто не брал чернильного прибора.

— Кто, кроме Нилканто, мог это сделать? Никто! — решительно, в один голос возразили Шорот и Шотиш.

— Только не он! — резко ответила Кирон.

Шорот хотел снова позвать мальчика и продолжить допрос, но молодая женщина категорически воспротивилась.

— В таком случае нужно обыскать его комнату и сундук, — предложил Шотиш.

— Если ты сделаешь это, мы станем врагами на всю жизнь, — сказала Кирон. — Я не позволю шпионить за бедным ребенком, который ни в чем не виноват!

При этих словах на ее ресницах блеснули слезы, что и решило дело: никто больше не стал беспокоить Нилканто.