Свет и тени

Прорвав тучи, яркие лучи солнца освещали затопленные вдоль берега камыши и заросли тростника, сливающегося на горизонте с синей полоской леса. Вся природа, будто юная красавица, пробудившаяся от сна по мановению волшебной золотой палочки, расцвела под безгласным ласковым взором голубого неба; прекрасная своей молодостью, беспредельная в своей щедрости, она трепетала, сверкала, манила.

Тарапода устроился в тени паруса на палубе. Перед его глазами проплывали спускающиеся к реке изумрудные луга, затопленные поля джута, покачивались зеленые побеги риса. Узкая дорожка бежала от берега реки к деревне, приютившейся в тени лесов. Вода, земля и небо, жизнь, движение, глубина вверху и внизу, красочные, привольные дали — словом, весь огромный, вечно бодрствующий и одновременно безмолвный мир притягивал к себе юношу.

Теленок с поднятым хвостом, бегущий по берегу, деревенский жеребенок, прыгающий на лугу со связанными ножками, баклан, усевшийся на шесте для просушки сетей или стремительно ныряющий в реку за рыбой, дети, играющие в воде, веселая болтовня и звонкий смех девушек, стирающих белье на реке, перепалка продавщиц рыбы с рыбаками — все было ново для Тараподы, за всем он следил с ненасытной любознательностью.

На палубе юноша заводил разговор с лодочником. Иногда он брал шест и отталкивал лодку от берега. Когда рулевой закуривал трубку, Тарапода садился за руль; когда требовалось, очень ловко переставлял парус.

— Что ты ешь по вечерам? — спросила юношу Оннопурна незадолго до того, как спустились сумерки.

— Все, что придется, а иногда и ничего.

Оннопурну слегка обидело то равнодушие, с каким красивый юноша отнесся к ее заботам о нем. Доброй женщине хотелось накормить, одеть, как-то приласкать этого бездомного юношу, но ничто не радовало его. Оннопурна посылала слуг на берег купить для него лакомств, молока, но Тарапода ел не больше, чем всегда, и отказывался от молока. Даже на уговоры обычно молчаливого Мотилала он коротко отвечал:

— Я не люблю молоко.

Прошло два дня. Тарапода с большой охотой и ловкостью выполнял всякую работу, начиная с покупок на рынке и приготовления пищи и кончая управлением лодкой.

Ничто не ускользало от внимательного взора юноши. Его увлекала любая работа, за какую бы он ни брался. Его глаза, руки и ум всегда были чем-то заняты. Как вечно живая природа, Тарапода был ровен, спокоен и деятелен. Каждый человек на земле имеет свое определенное место, а этот юноша был только радостной, искрящейся светом струей в бескрайном голубом потоке мира. Он не думал ни о прошлом, ни о будущем, и единственной его целью было неуклонное движение вперед.

Общаясь с людьми различных профессий, Тарапода научился многим занимательным вещам. Его безмятежный ум с удивительной легкостью запечатлевал все, что видел. Народные напевы, длинные песни из джатр[62] — все запоминал он.

Однажды вечером Мотилал, по своему обыкновению, читал вслух «Рамаяну». Когда он дошел до повествования о Куше и Лабе[63], Тарапода не выдержал, сошел вниз и сказал:

— Оставьте книгу, я сейчас спою вам о Куше и Лабе.

И он запел. Нежно лилась песня, мелодичная и ласковая, подобная звукам флейты. Гребцы и рулевые столпились у дверей каюты. Радость и печаль слышались в песне. Чудесные потоки музыки неслись к вечернему небу. Безмолвные берега оживились, люди, плывшие мимо на лодках, с волнением внимали песне, а когда юноша замолчал, все с грустью вздохнули, сожалея, что песня окончилась так скоро.

Оннопурна прослезилась; ей хотелось обнять юношу, прижать его к своей груди, вдохнуть аромат его волос. А Мотилал-бабу подумал о том, что, если бы можно было удержать Тараподу в семье, юноша заменил бы ему сына. Только сердце маленькой Чарушоши наполнялось завистью и ненавистью.

III

Чарушоши была единственной дочерью и безраздельно владела любовью своих родителей. Ее капризам и упрямству не было конца. В отношении еды, прически и одежды у нее всегда было свое особое мнение, но и оно не было постоянным.

Когда семью приглашали в гости, Оннопурна всегда с трепетом ожидала нового каприза дочери. Если Чарушоши не нравилась прическа, она заставляла переделывать ее бесконечное число раз и в конце концов разражалась рыданиями. Временами, когда девочка бывала весела и всем довольна, она не давала покоя матери, не зная меры, крепко обнимала ее, целовала, смеялась, плакала. Этот ребенок был какой-то неразрешимой загадкой.

И вот эта девочка всем сердцем возненавидела Тараподу, причинив этим много беспокойства своим родителям. Во время еды Чарушоши хныкала, швыряла тарелки, все ей казалось невкусным. Она била свою служанку и постоянно на все жаловалась без всякой причины. По мере того как Тарапода все больше завоевывал своими талантами всеобщее расположение, ненависть Чарушоши к нему возрастала. Она никак не хотела признать, что юноша обладает какими-то достоинствами, и, если пытались ей доказать обратное, она невероятно злилась.