Свет мира

Она развязала домотканый фартук и, позабыв про корыто, заскользила вместе со скальдом по замерзшей луже, громко взвизгивая. Когда они оказались за воротами усадьбы, она сказала:

— Ну, я пойду, а то как бы моя хозяйка чего не подумала.

— Пойдем к ручью, — сказал скальд. — Когда я встречаю такую веселую девушку, я чувствую себя заново рожденным.

— А зачем вечно терзаться? — спросила девушка. — Мир вовсе не так серьезен, как некоторые думают.

— Ну, а если с самого начала он был создан все-таки с серьезными намерениями? — спросил скальд.

— Мне безразлично, — ответила девушка. — Я люблю только веселых людей.

— Хотя ты сама пыль да зола?

— Именно поэтому.

Когда слушаешь красивых девушек, невольно кажется, что даже самые обычные слова таят какой-то глубокий смысл, какую-то таинственную мудрость, а может быть, так оно и есть, кто знает, может быть, именно красота и таит высшую мудрость? Скальду казалось, что девушка владеет особой мудростью, которую она противопоставляет его мудрости, словно она с какой-то определенной целью противопоставляла свою жизнь его жизни.

— Поосторожней, — сказал он. — Кто знает, а может, у меня есть остров в далеком море, где царит ничем не омраченное счастье? Может быть, я напишу тебе однажды с этого знаменитого острова?

— Ну, теперь мне и правда надо идти, а то хозяйка Бог знает что подумает, если я не вернусь, — сказала она.

Ей было восемнадцать лет.

Чуть подальше был небольшой прудик, покрытый гладким блестящим льдом, они не могли удержаться, чтобы не побежать туда и не покататься, ведь они были одногодки. Они прокатились разок туда и обратно, потом еще разок, она держала его за руку, но в этом не было ничего, что свидетельствовало бы о ветрености, она не делала никаких попыток прижаться к нему или протянуть подольше время, она была только добрым и простым товарищем, в ней совершенно не было ни лукавства, ни лживости, без которых не обходится любовь. Они прокатились и еще один раз, и пять раз, и десять, и щеки ее пылали в лунном свете.

Они опомнились лишь тогда, когда кто-то появился на склоне холма и строго окликнул Оулавюра Каурасона. Яртрудур Йоунсдоухтир сказала, что человеку с таким слабым здоровьем разумнее было бы пойти домой и лечь в постель, чем среди ночи заниматься этими дикими играми с людьми, которых он толком не знает.

— С людьми? — спросила девушка с соседнего хутора и засмеялась. — Это я — люди?

— Что тебе надо от этого парня? — спросила Яртрудур Йоунсдоухтир. — Ты, что ли, за него отвечаешь?

— А зачем мне за него отвечать? — удивилась девушка. — По-моему, каждый человек сам за себя отвечает.

— Ах, вот ты какая! — сказала Яртрудур Йоунсдоухтир. — Оулавюр, как мать и сестра, я тебе приказываю сейчас же оставить эту девицу!

— Мать и сестра! — повторила девушка с соседнего хутора и залилась смехом, но в ее смехе не было презрения, она весело смеялась, словно в ответ на какую-то шутку. Но именно то, что ее это рассмешило, ранило Оулавюра Каурасона гораздо больше, чем могли бы ранить сарказм и ирония. Он почувствовал, что выглядит смешным в глазах этой девушки с соседнего хутора оттого, что у него вдруг объявилась такая мать и сестра, и пошел прочь, не прощаясь. Яртрудур постояла еще некоторое время, осыпая девушку бранью. Излив злобу, она побежала вслед за скальдом.

— Как ты мог так со мной поступить, Оулавюр? — спросила она, догнав его.

Он не ответил.

— И тебе не стыдно, что я застала тебя в когтях у этой бесстыжей девки?

— Я не был ни у кого в когтях, — ответил он. — И никакая она не бесстыжая.

— Значит, ты с ней заодно против меня, — сказала Яртрудур и начала плакать тут же на морозе. — Думаешь, я ее сразу не раскусила? Придет время, Бог накажет тебя, тогда ты поймешь, что творишь.

Конечно, он давно уже понял, что она и ее Господь Бог союзники, но, хотя у него было тяжело на душе, ничто не могло бы заставить скальда обидеть это плачущее на морозе дитя человеческое и его Господа Бога. К тому же она, наверное, была права, хотя он и не мог бы объяснить почему: для скальда лучше не кататься по льду вместе с беззаботной девушкой.