Свет мира

Наконец юноша выбрался из постели. Он взглянул в окно: дорога, напротив маленький домик с торфяной крышей и дощатым фасадом, дверь домика открыта, к косяку прислонилась девушка, кругом небольшие домишки, крохотные огородики и большой луг, поднимающийся вверх по склону.

— Который тут твой луг? — спросил юноша.

— Все луга мои, и этот большой — тоже, никто не смеет гонять скотину на мой луг, — сказал старик. — Я конфирмовался вместе с государственным советником.

— Что? — не понял юноша.

— Луг, — ответил старик. — Мои луга.

— Вавва-вавва, — теперь уже громко сказал язычник, ему тоже хотелось принять участие в разговоре.

— Но там на лугу не видно никакой скотины, — сказал юноша.

— Я буду жаловаться окружному судье, — пригрозил старик.

— Но ведь там нет никакой скотины! — Юноша повысил голос. — Тебе только кажется, что ты видишь овец, там нет никаких овец. Весь луг усеян лютиками.

— Выгони их сейчас же, — сказал старик. — Мы с государственным советником…

— Да это же лютики! — закричал юноша, заподозрив, что старик не только слеп, но и глух.

— Вавва-вавва, — заревел язычник, который пришел в сильное возбуждение и жаждал вмешаться в спор.

Казалось, чем дольше эти люди будут разговаривать, тем труднее им будет понять друг друга, но тут произошло нечто неожиданное, что прервало их беседу. За их спиной вдруг раздался хриплый истошный вопль, напоминавший рев дикого зверя. Не посвященный в тайны этого дома Оулавюр Каурасон испуганно вздрогнул. Обернувшись, он увидел чье-то лицо, выглядывавшее сбоку из-за перегородки, оно было бледное и изможденное, с черными волосами, черными глазами и черными зубами. Некоторое время это существо с бессмысленной злобой озирало комнату, издавая вопли один страшнее другого.

— Это ведьма, не обращай на нее внимания, — сказал старик, ему во что бы то ни стало хотелось продолжить разговор о своих лугах.

Но юноша не мог оторвать взгляда от жуткого существа, которое все больше и больше высовывалось из-за перегородки; сначала показались плечи этого существа, потом оно высунулось до половины, и наконец скорченная полунагая женщина целиком выползла на пол; юноше показалось, что она ползет прямо на него.

Но испугался не только Оулавюр Каурасон, язычник перестал хихикать и горячиться, он улегся в своей постели и жалобно захныкал. На одного лишь старика страшное создание не произвело никакого впечатления. В то время как Оулавюр Каурасон тоже счел за лучшее снова залезть в постель, старик встал и замахнулся палкой на скрюченное, ползущее на четвереньках человеческое существо. Счастлив тот, чья нога никогда не переступала порог этого дома.

Но не успел первый немощный удар старика обрушиться на ведьму, как дверь распахнулась и в комнату вошла старуха с впалыми щеками и острым, торчащим из-под платка носом, она держала в руках тарелку с жареной мелкой треской.

— Ах вы, мои бедняжки! — пронзительным визгливым голосом проговорила она, в ее голосе слышалась даже нежность, совсем как у хозяйки, зовущей кур. Старуха поставила тарелку с треской и подошла к ползущему созданию, но она и не думала его бить, а сказала только: «Золотко ты мое», — и заботливо помогла ему уползти обратно за перегородку и улечься там на полу. Лишь после этого язычник вновь осмелел, приподнялся на постели и опять завел свою однообразную речь. Понемногу воинственный пыл старика прошел, не выпуская палки, он уселся на край кровати и уставился на всех своим странным прищуренным глазом, горевшим старческой злобой. Оулавюр Каурасон снова поднялся с постели.

Тогда старуха обратилась к нему:

— Зачем ты встаешь, бедняжка ты мой? Тебе нельзя этого делать.

Юноша показал на старика и сказал, что тот велел ему прогнать скотину с его луга, а на лугу нет ничего, кроме лютиков.

— Вот-вот, на этом он и свихнулся, — сказала старуха. — Не обращай на него внимания. Ложись и укройся потеплее.

Но юноше вовсе не хотелось ложиться и укрываться потеплее, этим он был уже сыт по горло. Пусть Бог в свое время покарал его, но ведь он оказал ему и особую милость, уложив на два года в постель на хуторе у Подножья, жизнь там была такой блаженной и прекрасной, какой только может быть жизнь, а иногда она бывала даже великолепной и возвышенной. На хуторе у Подножья жили люди как люди. А здесь, в этом непостижимом доме, даже покойник восстал бы во гневе и ушел прочь.

— Я здоров, — заявил Оулавюр Каурасон Льоусвикинг.

— Нет, — ответила старуха своим визгливым голосом, — ты болен, и даже очень серьезно. В таких вещах приходский совет никогда не ошибается.

— Ей-богу, я здоров, — сказал юноша. — Меня исцелили сверхъестественным образом, с помощью чуда. Это сделал Фридрик, лекарь скрытых жителей.

— Да, дьяволу когда-то тоже была дана способность исцелять больных, — ответила старуха. — Но что толку быть исцеленным с помощью чуда? Ложись-ка быстрей да укройся, а то и опомниться не успеешь, как тебя снова свалит. Скоро я вам всем дам по чашечке кипяточку, бедняжки вы мои милые.