Свет на исходе дня

– У тебя нож есть? – спросил он у одного.

Тот растерянно посмотрел на товарища.

– Нет? Тогда возьми мой, – Митя вынул свою финку с наборной разноцветной рукояткой, сработанную им самим в мастерских, и сунул парню в руку.

Парень оторопело и неловко зажал нож в руке.

– Бей, – сказал Митя, расстегнул верхнюю пуговицу и подставил грудь.

Парень испуганно оглянулся. Его товарищ стоял немного сзади. Медный закатный свет растекся по земле и окрасил копны; тень амбара рассекла второго парня пополам, один глаз его светился на солнце, другой скрадывала тень.

– Ты что?! – спросил второй.

– Отдай ему, – сказал Митя и мотнул головой на второго.

Первый послушно отдал нож товарищу и отступил назад.

– Да ты что?! – повторил тот, что держал теперь нож.

– Бей, – предложил снова Митя, выставляя вперед грудь.

– Мы ведь так… – вставил первый.

– Так?! А я не так! – сказал Митя, вздрагивая от ярости.

– Мы поговорить хотели, – сказал тот, что держал нож.

"А-а, пропади все оно пропадом", – подумал Митя и срывающимся от ненависти голосом сказал:

– Не можете?! Ну, так я могу!

Он выхватил у парня нож и тут же сунул его назад.

Парень взвизгнул, смолк и в ужасе посмотрел на Митю. Потом бережно приложил ладонь к боку, подержал и отпустил – пальцы и ладонь стали красными.

– Кровь… – недоверчиво проговорил второй.

Несколько капель, вспыхнув, повисли на пальцах – все трое неотрывно смотрели на них, – капли упали, пропитав землю, и оставили на ней аккуратные темные кружочки.

Раненый, опустив голову, с медлительным любопытством рассматривал кровь. Митя и второй парень тоже не двигались и смотрели оцепенело.

– Ты меня убить мог, – капризно сказал раненый.

Второй вдруг сорвался и побежал. Раненый повернулся и медленно побрел за ним, изогнувшись и прижимая ладонь к боку; кровь пропитала рубаху и брюки, тонкие струйки сочились между пальцами.

"Все. Теперь конец", – подумал Митя устало.

Ему захотелось забиться в тесное укромное место, лечь, накрыться с головой, сжаться и застыть.

Он медленно шел по лугу, держа нож в руке, не догадываясь спрятать его или выбросить. За спиной, за домами и огородами по-прежнему надрывалась радиола и как бы в насмешку вопила вслед.

Митя без дороги вошел в лес. Начинались летние сумерки, под деревьями стемнело, над лесом и на открытых местах было еще светло.

Он шел, ни о чем не думая, на память приходили какие-то слова, чьи-то лица, мимолетно он пожалел мать, но шел он не домой, и все, что он мог сейчас, это брести по лесу и ни о чем не думать. Иначе бы взвыть, кататься по земле…

Постепенно стемнело. Митя не боялся ночного леса, сколько раз возвращался со свиданий, сколько раз бродил в ожидании, – в лесу ему было спокойнее, чем в деревне. И сейчас торопиться бы беззаботно в гости или весело возвращаться бы, шагая по лесу, как по своему дому, – он всем телом и кожей всегда ощущал защитную глушь окрестных лесов. Вот и нынче, кажется, никому не достать его, не найти, – но одна мысль давила его неодолимой тяжестью и студила ледяным холодом: сколько осталось ему быть на воле?

Запах дыма, ленивый собачий лай и отдаленные женские голоса выдали в лесу деревню. Тихо и неторопливо жила она посреди вечернего леса и тронула сейчас Митю покоем и прочной безопасностью, поскребла по душе сладким щемлением летней деревенской глуши. И все это уходило надолго, может быть – навсегда.

Митя не знал еще, что именно такие вечера вспоминаются потом вдали от родины, по ним ноет и болит грудь, – не знал, но сейчас в ожидании неизбежной и строгой разлуки угадал что-то от этого чувства, хотя его давно уже манили и влекли грохот и спешка большого мира.

Выселки, казалось, были забыты всеми на земле. Укрыться бы здесь, притихнуть, отлежаться. Чтобы тишина и никого… Но нет, поздно, наверное, уже рыщет погоня, и скоро встанут за спиной конвоиры.

За деревьями уютно открылись деревенские огни. Выселки спокойно коротали вечер, ничто здесь никому не грозило, не стерегло, – пронзительно и остро Митя завидовал сейчас всем, кто был в домах и ни о чем не тревожился. Но легче не было от деревенского покоя, а стало холодно и страшно. Спиной, кожей, всем телом он чувствовал неотвратимую опасность ближе, ближе, – и ни избавиться, ни скрыться.

Таясь, он огородами пробрался к знакомому двору, подкрался к окнам и постучал.

– Кто там? – раздался спокойный голос Дарьи. Она подошла к окну, но никого не увидела. – Кто там? – повторила она.

– Это я, – тихо сказал Митя.

– А-а, что ж хоронишься?

– Я человека убил, – ответил он.

Она посмотрела внимательно и впервые с того дождливого дня сказала:

– Войди.

Митя вошел в горницу. Дарья закрыла за ним дверь – стукнула щеколда, Мите на мгновение почудилось, что он в безопасности.

Снова он был в заветном доме, второй раз – пораньше бы или вообще ни разу.

Он сел к столу.

– Это ты меня довела, – сказал Митя.

Она молча стояла перед ним, сложив руки на горле. Два года прошло после того летнего дождя в сенокосе, перед ней сидел другой человек.

– Меня уже ищут, наверное, – сказал он, прислушиваясь.

Но в деревне было тихо.

Дарья подошла к нему, наклонилась и поцеловала.