Свет на вулкане

Через полчаса после того, как рыбаки под руководством ухмыляющегося тралмейстера торжественно вынесли на пирс сеть-ловушку, «Космонавт» вышел из бухты в океан с Ковыневым на борту.

Вадим в своем неизменном синем беретике сидел на свернутой бухте каната и, глядя, как Ирина с отверткой и клещами трудится над длинным металлическим стержнем, щипал гитару:

Девушка живет. И вечеру быть синим,
Вздрагивать огням колючим вдоль реки,
Звездам напролет не намигаться с ними,
Где-то в море светят маяки…

Поднимался добрый ветерок, развевал длинные черные Иринины волосы. И тельняшки, развешанные на корме для просушки, развевались как флаги.

«Романтика», — подумала Ирина, и ей стало хорошо и спокойно. Она вспомнила беспомощное выражение лица Палыча, когда рыбаки выносили сеть на берег, засмеялась. Движением головы откинула разметавшиеся волосы назад, чтоб не мешали работать. Ветер что-то разыгрывался не на шутку…

— Может, чего помочь, дочка? — спросил, садясь рядом с ней на палубу, Алексеич.

— Спасибо. Уже кончаю, — улыбнулась ему Ирина.

«До чего симпатичный бородач этот Алексеич! Может быть, самый необразованный из всех, он единственный, кто с самого начала отнесся с интересом ко всей затее. Может быть, потому, что руки у него похожи на старую, изъеденную морем сеть, все в шрамах и морщинах…»

— А вы откуда на Дальнем Востоке, Алексеич?

— Смоленск слыхала?

— Слыхала.

— Ну оттуда и есть… У нас на Смоленщине грибы сейчас поспевают.

— Да ну тебя, Алексеич! — вмешался Вадим. — Грибам еще рано. Сейчас июль еще — малина идет. У нас под Плёсом — малины! Завались — не хочу!

— Что, любишь малину? — Ирина устало выпрямилась с отверткой в руке. Работа была закончена.

— А как же! Я этой малины четыре года уже не видал. Я б ее две корзинки, наверно, сразу съел!

— По мне, брусника вкуснее, — сказал Алексеич, вставая и облокачиваясь на борт рядом с Ириной. — Брусника моченая хороша!

— Против малины брусника твоя — ерунда на постном масле! — убежденно сказал Вадим.

Сейнер шел, уваливаясь на свежей волне. Ветер крепчал. Уже несло в лицо соленой морской пылью. Становилось знобко.

На миг среди пены и брызг между гребнями волн выперло боком нечто бурое и неуклюжее, вроде крокодила.

Ирина схватила Алексеича за рукав ватника.

— Что это?! Видели?

— Да, коряга… Дерево. Здесь с Америки течение идет, чего-чего не выносит… — равнодушно ответил Алексеич и с укором добавил, глядя на воду: — А ты, Вадим, настоящей брусники не ел, раз бруснику не уважаешь.

Ирина оставила их на палубе и направилась к мостику — надо было узнать, куда ведут сейнер, будет ли ночью сайра.

Взглянула на часы — уже шестой. По всему судну болтались рыбаки. Обычно в это время все свободные от вахты спали, берегли силы до ночи, до первого аврала — подъема сети. Сейчас в кают-компании несколько групп забивали «козла», тралмейстер и гидроакустик расставляли шахматы. Все они с любопытством поглядывали вслед Ирине.

На мостике, кроме рулевого и штурмана Паши, никого не было.

— Все там! — кивнул Паша в сторону радиорубки и сочувственно добавил: — Если не найдут облака, луна будет. Сегодня полнолуние.

«Вот черт! В полнолуние сайра вообще не ловится. Свет луны «разбивает» стаю по поверхности океана, собрать косяк светом люстр будет почти невозможно». Ирина с досадой открыла дверь радиорубки.

Ковынев, тяжелый и злой, сидел на диванчике, заполнив собой чуть ли не всю рубку, распечатывал очередную пачку «Беломора».

— А я тебе говорю, он прав, — врубал слова Ковынев, убеждая в чем-то Палыча, стоящего рядом с креслом, в котором сидел радист, принимающий на слух морзянку и тут же отпечатывающий сообщение на портативной пишущей машинке. — У нас на путине закон материальной заинтересованности проявляется в чистом виде: больше наловишь — больше получишь. А сейнер простоял две недели…

Кончив печатать, радист вытащил листок радиограммы из машинки, молча положил на стол перед Ковыневым.

Ковынев вынул папиросу из пачки и, машинально шаря в карманах пиджака, кивнул Ирине:

— Слыхала, инженер? Люди бегут с «Космонавта».

— Ничего. Прибегут обратно.

— Городецкий обратно не вернется, — с укором сказал Палыч.

— Дался вам Городецкий! — разозлилась Ирина. — Да он за лишний рубль, при всей своей образованности, мать родную продаст. О чем вы жалеете?

Не найдя спичек в карманах, Ковынев машинально стал шарить по столу, наткнулся рукой на бланк радиограммы, сказал:

— Эх, молодая ты еще голова! Я человек старый. Одинокий. Скоро умру. Я тебе вот что скажу…

Он поднес радиограмму к глазам, и ни Ирина, ни капитан, ни радист так никогда и не узнали, что хотел сказать начальник экспедиции, потому что Ковынев встал, пересел на стул рядом с радистом, взял в одну руку микрофон, другой сделал несколько переключений по рации и, не вынимая изо рта незажженной папиросы, хмуро начал говорить: