Свет над океаном

И Саммерс глубоко задумался, глядя остановившимся взглядом на какой-то блестящий предмет в углу отсека. Он не заметил, как люди один за другим покинули лабораторию, и очнулся, только услышав короткий гудок вызова внутренней связи. К экрану быстро подошёл Горов, остановился в двух шагах впереди Саммерса, немного расставив ноги, выжидая. Саммерс подался чуть вправо, тоже посмотрел на экран, — Мэри? Девушка смотрела на Горова испуганными круглыми глазами.

— Николай Иванович, извините… Нет у нас ещё связи?

— Ты же знаешь, девочка. А что случилось?

— Я говорила… Видела Нодара. Беда, Николай Иванович… Я видела — вода, кровь… Он…

Закрыв лицо ладонями, девушка отвернулась. Экран погас. Несколько секунд Саммерс стоял, будто громом поражённый, потом круто повернулся и бросился прочь из отсека. Горов удивлённо посмотрел ему вслед, пожал плечами и вернулся к прерванной вызовом Мэри работе.

Но мысли его неотступно вращались вокруг одного и того же: он знал, что должен немедленно поговорить с Мэри, успокоить девушку, властью командира потребовать прекращения её «странных опытов», но… чувствовал, что на это у него не хватит сил. И зачем? До сих пор ни Мэри, ни Нодар не ошибались, их сообщения о состоявшихся «встречах» подвергались самой тщательной, самой придирчивой проверке, — они оказались не игрой болезненного воображения. И Горов как подлинный учёный не отрицал объективные факты, а старался найти им естественно-научное объяснение. Просто люди ещё не знают чего-то, каких-то своих особых способностей, какого-то важного, качественно нового закона движения материи… Но — узнают! А пока… Пока чудесная способность Мэри и её брата — это единственная, пусть эфемерная ниточка, связывающая спутник с планетой.

Но что могло случиться с Нодаром? И почему так странно ведёт себя Саммерс, какая тайна тяготит его? Не он ли взорвал базу? Зачем? И чего ради он затеял этот разговор, зачем так старательно доказывал неизбежность биологической смерти человечества?

Странно, очень странно…

7. Жить!

Метеоролог Ли Чан Вей умел шить, стирать, готовить пищу, строить дома, сажать деревья, ухаживать за посевами риса, ловить и разделывать рыбу, показывать фокусы, расписывать тончайшими узорами фарфоровые изделия… Он довольно хорошо знал точную механику, радио-дело, машинопись и стенографию. Трудно было найти специальность, в которой маленький китаец оказался бы совершенно несведущим.

Когда гора воды, показавшаяся на расстоянии полумили, снова спряталась в тончайшую вуаль дождя, Ли понял, что он, родившийся и выросший на берегах мутной жёлтой реки, так и не овладел весьма полезным искусством: он не научился плавать.

Убедившись, что люк во внутренние палубы уже успели наглухо задраить, что все пути к спасению для него отрезаны, Ли Чан Вей приготовился встретить смерть.

В его сердце не было страха. Он лишь сожалел о том, что всё вокруг обрушилось так неожиданно, так нелепо. Ему очень хотелось бы посмотреть, что будет потом, когда на планете начнётся совсем новая жизнь…

— Эй, парень!

Ли быстро повернулся.

Двое матросов поддерживали вертикально стоящую на корме спасательную шлюпку-малютку. Ли слышал о существовании таких спасательных снарядов и раньше, но официально пассажирам не объявлялось, что они могут рассчитывать на них: компания считала, что безопасность рейса будет только подчёркиваться отсутствием каких бы то ни было спасательных шлюпок и поясов… Очевидно, матросы оказались здесь совершенно случайно… Но почему они сами не спешат воспользоваться этой штукой? Может быть у них есть что-то другое?

Ли понял это только тогда, когда принял окончательное решение воспользоваться предложением матросов и забрался в шлюпку: едва китаец оказался внутри, матросы втиснулись в камеру, где хранилась шлюпка, захлопнули за собой створки… По-видимому, они надеялись на прочность корабля, считая, что оставаться на нём гораздо безопаснее, чем пускаться в волны на такой скорлупке. Втроём, считая и Ли, они не уместились бы в камере. Они просто пожалели его, предоставив какую-то возможность спастись.

Ли показалось, что никогда ещё ему не хотелось жить так сильно, как в эти короткие мгновения. Именно, теперь, когда он уже успел примириться с неизбежностью смерти, когда разум заставил умолкнуть чувства, судьба, стечение обстоятельств, — пусть это звучит как угодно! — предоставили ему возможность бороться за жизнь. Разум отступил в смущении, и тотчас могучее чувство, здоровое и естественное, без остатка захватило его существо: жить! Жить во что бы то ни стало!

Инстинкт самосохранения, опираясь на знания и разум, руководил теперь каждым движением Ли. Может быть, в более спокойной обстановке, когда гибель ещё не нависла над головой, Ли сумел бы проанализировать свои чувства. Он сказал бы, что жизнь прекрасна, что жизнь — это такая штука, за которую стоит цепляться. И если не ради собственной персоны, то ради будущих поколений.