Свет над океаном

— Вот тебе, Кочетков, и полёт в будущее! Понял? Чем быстрее будет лететь твой корабль, чем больше будет его скорость приближаться к световой, тем чаще ему придётся пересекать силовые линии полей тяготения, тем большее сопротивление эти поля будут ему оказывать. Значит, для увеличения скорости тебе придётся всё увеличивать и увеличивать количество энергии. Из формулы Эйнштейна следует, что масса эквивалентна энергии, стало быть, масса корабля с приближением его скорости к скорости света становится всё большей, — растёт и масса всего, что в этом корабле находится: масса часов, которые начинают медленнее отсчитывать время, масса человеческого организма, в котором физиологические процессы протекают гораздо медленнее. Так зачем лететь? Я предлагаю тебе более простой и дешёвый способ: ложись на пол, мы накроем тебя какой-нибудь доской и залезем на неё все, сколько нас тут есть. Ручаюсь, ты начнёшь жить медленнее! Хорошо, если ухитришься хоть один вдох сделать за два-три часа…

Кто-то расхохотался. В светлом проёме люка мелькнул хохолок Кочеткова.

— Ты опровергаешь основы теории относительности! — услышал Горов его задиристый ломающийся басок.

— Нисколько: я ведь не опровергаю, что масса тела начинает увеличиваться, когда его скорость приближается к световой? Нет, ребята? Не опровергаю. Я свято верю и в сокращение масштабов тел при таких скоростях, — они, конечно, сплющиваются в направлении движения. Но я хочу показать тебе, Кочетков, что не всё обходится одинаково благополучно для элементарных частиц и для тел при одинаковых условиях: если мю-мезон, летя сквозь атмосферу в гравитационном поле планеты, сплющится, если его «часы» замедлятся, удлинится срок его жизни в десятки, пусть в тысячи раз за счёт десятикратного увеличения массы, — это ему нипочём. Но когда дело доходит до тел, имеющих сложную структуру… Ты представь: что будет с твоим кораблём, с тобой самим, когда сзади вас будет подпирать чудовищная энергия, а набирать скорость, соответствующую этой энергии, не позволят законы гравитационных полей? Лепёшка! Блин. Я предлагаю тебе для опыта: зажмём тебя в тиски и пошлём «в будущее». Надеюсь, ты учтёшь остаточную деформацию?

— Но ведь Эйнштейн… — уныло затянул было Кочетков.

— Ничего подобного! — горячо перебил Саркисян. — Эйнштейн здесь не при чём: всё это выдумки досужих популяризаторов и фантастов. И зачем это? Чтобы краснеть, выслушивая поучения далёких потомков, собственных пра-пра-правнуков? Лететь в будущее имеет смысл только для настоящего, а из того полёта, который ты предлагаешь, даже если бы он и мог осуществиться, обратного пути нет. Вот если бы найти способ заглянуть в будущее, не уходя из настоящего, «без отрыва от производства», тогда…

— Есть одна… странная идея, — Горов узнал мелодичный голос Мэри. Ему подумалось, что девушка никогда не робела перед ним и его присутствие не помешает ей высказать вслух свою «странную идею».

Действительно, его появление было замечено только Алахвердиевой и Саркисяном, — остальные напряжённо ждали новой гипотезы, одной из тех, что сделали имя Мэри широко известным за пределами их собственной лаборатории: девушка высказывала иногда такие предположения, что перед ними становились в тупик учёные на других спутниках. Она предлагала загадку за загадкой, не ожидая ответа на прежние. Горов иногда упрекал её в непоследовательности, но Мэри только вздыхала, и Горов ясно видел, что её живой, беспокойный ум уже захвачен какой-то новой проблемой… И Горов прощал ей всё, по собственному опыту зная, что найти и сформулировать проблему в науке по рой гораздо труднее, чем решить её, — лишь немногие умы способны видеть и указывать людям препятствия, которые рано или поздно встретятся им на пути к цели… Что-то она теперь предложит, какую загадку? И кто сумеет решить её?

— Вы говорили об Эйнштейне, — тем же задумчивым, ровным голосом продолжала девушка, — и мне почему-то вспомнились его слова: «Это драма, настоящая драма идей!» Вы, конечно, знаете, что он имел в виду, — драма, которая разыгралась между основными положениями теории относительности и теории квант.

Напомни, — тихонько попросил Коробов. Девушка повернулась к врачу.

— Теория относительности опровергла гипотезу мгновенного дальнодействия Ньютона, ввела понятие о конечности скоростей во всех вообще физических процессах и явлениях. Если помните, Ньютон предполагал, что силы тяготения, свет и другие процессы мгновенно распространяются на любые расстояния. Эйнштейн доказал, что это не так: между началом и концом любого процесса всегда есть какой-то промежуток времени… И вот появились кванты: оказывается, энергия излучается не сплошным потоком, а крохотными порциями, квантами. Фотон — это тоже порция, квант энергии. Мы не знаем порции энергии меньше фотона, а потому заявляем, что её и быть не может: не может существовать полфотона, четверть фотона и так далее, — фотон рождается сразу, рождается таким, как он есть. Иначе говоря, его рождение и смерть протекают мгновенно, вне времени…