Свет ночи

— Тут пиво хорошее, — говорит Бадовская. — Они сами варят. У них на заднем дворе пивоварня. Поворотник поставил. Его пиво, его сосиски.

— Они вообще все уже прихватили. — Боханов изучающе смотрит на меня. — Продыху от них нет…

…В кафе свободен только один, заставленный грязной посудой столик. К нему подходит официантка и начинает собирать посуду на поднос. Я подхожу, официантка искоса смотрит на меня.

— Что вам принести? — спрашивает она. — Сосиски? Есть с горошком, есть с рисом.

— С горошком. Пиво. Водку.

Официантка понуро идет прочь. На пятках высоких полосатых носков — дырки. Худые ноги. Я сажусь за стол, поправляю держатель для солонки и перечницы. На столе разводы от тряпки. Cтол качается: из-под одной из ножек выскочила подложенная салфетка. Я нагибаюсь, собираясь запихнуть салфетку на место, и узнаю ботинки подошедшего — на левом похожая на маленькую комету царапина, но их обладатель успел подпортить еще и правый — рант на мыске сбит, словно хозяин ботинок со всей силы вмазал ногой по камню. Я распрямляюсь: мятый темно-серый костюм, черная рубашка с глубоко расстегнутым воротом, бледное, бесстрастное лицо, прямой нос, большие светло-серые глаза, очки в тонкой оправе.

— Найдется место? — голос такой же серый, человек-пустота, серая неприметность.

Он садится, отодвигаемый стул отвратительно скребет ножками по полу. Я пытаюсь поймать его взгляд, мне хочется сказать, что мы с ним почти знакомы. Или лучше промолчать? Лучше подождать — что скажет он? Но будет ли вообще он что-либо говорить? Пока я размышляю, официантка ставит передо мной тарелку, кружку, графинчик, рюмку. Две сосиски, горошек, клочковатая пена, следы пальцев на стекле графинчика. Я собираюсь сказать официантке, что она забыла принести хлеб и вилку с ножом, но она уже идет прочь. Я беру кружку, отпиваю глоток и чувствую, что мне в лицо дует легкий ветерок. Такой же, что дул в машине Извековича, с тем же набором оттенков, только нотки окалины становятся ярче, явственнее.

— Здесь приличное пиво, пивоварня во дворе, — говорит сидящий напротив. — Я пива не пью. — Он придвигается ближе. — Оно отупляет. Обычно предпочитаю что-нибудь покрепче. Но от водки хочется драться. Мне нравятся умиротворяющие напитки. От которых хочется петь.

Пиво ударяет в нос, я икаю, потом — еще, потом уже не могу остановиться. Я ставлю кружку на стол, пытаюсь сделать глубокий вдох, мне становится страшно — я всегда боялся подавиться, умереть от удушья — я кашляю.

— Успокойтесь, ничего особенного не происходит. Дышите глубже. Вот так. И еще раз!

Тыльной стороной ладони я провожу по глазам. Он, чуть наклонившись вперед, смотрит на меня с холодным интересом. У него поразительно правильные черты лица. Его лицо словно отштампованная маска. Перед ним, хотя я не видел, чтобы к нам еще раз подходила официантка, стоит стакан: в стакане что-то светло-коричневое.

— Нам надо было познакомиться пораньше, — говорит он. — Сразу. Но вы сидели в кабинке туалета и были, ха-ха, немного заняты. Теперь вы — он щелкает пальцами — суетитесь, вместо того чтобы заниматься своей работой, играете то ли в следователя, то ли в журналиста.

— Я сам знаю, что мне надо делать.

— Все, что вы сделали, вы делали плохо, а временем распорядились бестолково. И давайте договоримся — вы не лезете в бутылку. Я не ваш начальник, не Тамковская, не ваша жена. Кстати, вы уже сами верите в эту сказку? Какая-то Австралия! Вас выставили за порог, живете вы в однушке дочери, которая действительно на Кипре, но не с банкиром, она официантка, сожитель, бармен, ее поколачивает: турки-киприоты люди патриархальные, ваша дочь выпивает, и ему это не нравится… Вы догадываетесь — кто я? Догадываетесь?

— Догадываюсь, но ведь вы не существуете!

— И это самое лучшее доказательство моего существования.

— Как мне к вам обращаться?

— Да как угодно! Душегубец, злодей, топчун, быстроскок. Шучу! Как не обратитесь, всегда найдете отклик. Догадка посетила вас очень быстро. Пожалуй, даже слишком. И вы не опускаете глаза. Это удавалось немногим. Если перечислю, кому именно, вы можете возгордиться. Впрочем, большинство было все-таки самыми обыкновенными, никому не известными людьми. Когда-то я пытался уловить закономерность, но потом понял: ее не существует. Вы ухитряетесь…. — Он делает широкий жест, все вокруг скрыты легкой, серебристой дымкой, словно отделены полупрозрачным занавесом, вокруг нас непроницаемая тишина. — Вы ухитряетесь опровергать фундаментальные законы. Установленные, прошу отметить, не вами. Ладно, о таких вещах у нас будет возможность поговорить потом.

— Потом? Оно будет? Потом?

Графинчик в моих руках ходит ходуном, он забирает его, наполняет мою рюмку, ставит графинчик на стол.

— Пессимистом могу быть только я, ведь мне, как бы я ни старался, не удалось и, думаю, не удастся сделать людей хуже, чем они есть. И уж тем более — лучше. Вы боитесь, что я пришел вас забрать? Такое случается лишь в исключительных обстоятельствах. Или — за вашей душой? А зачем мне ваши души? К тому же я, не поверите, до сих пор не понял — есть ли они у вас?